– Глупый я!.. Вовсе глупый!.. Думал: с русским попом поговорю – про нехороший свой
сон забуду. А вышло... Тьфу! – вот что вышло. Двух олешков русскому богу посулил, а меня
же и припугнули: «Нонешна власть в острог сажает тех, кто к богу привержен»... Тьфу!.. Нет,
надо мне с Лагеем начистоту поговорить, как, бывало, о Марине говорил с ним... Послушать
бы тогда Лагея – не случилось бы того, что случилось... Не снились бы такие нехорошие сны,
как сегодня...
– Садись вместе с нами за стол, пока чай горячий, – пригласил Лагей Ивана
Максимовича, когда тот перешагнул порог. – А я уж думал, не уехал ли ты: на повети не
нашёл тебя. Да олешки твои, вижу, лежат там, где вчера ты их поставил. Где побывал?
– А в церкви... Глупо ведь?
– Сам понимаешь, что глупо, так зачем у меня спрашивать?
– Вот за прямоту твою и уважаю тебя. Проснулся – хотел сразу же к тебе зайти, да
пожалел будить тебя. А тут церковный колокол забухал... Пошел в церковь, штук пяток
свечек русским богам поставил... А помощник старосты меня острогом пугнул. Зачем в
острог сажать того, кто русским богам кланяется? Правду он сказал?
– А сходим вот на соборку – сам узнаешь, можно ли верить церковникам.
Очень хотелось Ивану Максимовичу о себе рассказать всё, да Лагей поторопил его:
– Олешки-то твои больше суток без еды?
– Без еды. Да они у меня хлеб едят. Откроют лавку – куплю им по куску. До следующего
утра потерпят.
– Откроют магазин – откроется и съезд. А у нас не найдётся нескольких кусков? –
спрашивает Лагей у жены.
Куски хлеба нашлись. И, покормив оленей, Иван Максимович и Лагей пошли в школу,
где должен был проходить съезд.
2
Иван Максимович и Евстохий Лагей вошли в переполненный школьный зал как раз в ту
минуту, когда председательствующий тряхнул колокольчиком и сказал:
– Первое слово предоставим, думаю, председателю Комитета Севера при Северном
крайисполкоме товарищу Сапрыгину Николаю Евменьевичу. Он скажет нам о том, чего ради
собрались сегодня оленеводы со всех четырёх тундр. Пожалуйста, товарищ Сапрыгин!
Проигрыш спрашивает у Лагея:
– Из Архангельска, знать, приехал этот Николай?
Евстохий кивнул головой:
– Да, да!
– Побольше начальник, чем мезенский да устьцилемский урядники?
– Не сравнить... Помолчи, однако! – говорит Лагей.
Проигрыш замолчал. Впился взглядом в человека, поднявшегося на ноги за столом
президиума и бросившего в зал первые два слова:
– Товарищи неньця!..
Два слова, будто два удара молотом по голове, заставили Проигрыша присесть. Но не от
боли, не от испуга, а от удивления: русский, да ещё большой начальник, родную Ивану
Максимовичу национальность назвал так, как называют промеж себя сами ненцы. В Мезени,
в Неси, здесь, в Тельвисочном – всюду у Проигрыша были друзья вроде Шоркунчика, а никто
и никогда не называл ненецкий народ иначе, как самоядь, самоедины, самоеды.
– Не бывало такого, никогда не бывало, – шепчет Проигрыш, глядя на седеющего
человека, который говорит и говорит. Говорит по-русски, а Иван Максимович и понять не
может, о чём говорит Сапрыгин, потому что в ушах его всё ещё звучат удивительные слова:
«Товарищи неньця».
Но вот кончил свою речь этот удивительный начальник, и все делегаты долго хлопали в
ладоши. Хлопали столь задорно, что Иван Максимович тоже похлопал и прокричал даже:
– Саво! Саць саво! (Хорошо! Очень хорошо!)
Еще не утихли аплодисменты, а за столом президиума поднялся на ноги учитель Павел
Иванович.
– Я перескажу, – говорит он, – то, что вы слышали от товарища Сапрыгина, перескажу
по-ненецки и по-ижемски, потому что знаю: кое-кто из делегатов нашего съезда хорошо
говорит только на родном языке. А все вы знаете, что у колвинских ненцев родной язык –
ижемский, диалект коми языка.
Павел Иванович хорошо владел всеми тремя языками, и после его выступления все
делегаты и гости поняли: от имени съезда надо просить ВЦИК об объединении
Большеземельской, Малоземельской, Тиманской и Канинской тундр в единый округ. Имя
этому округу будет такое – Ненецкий национальный. Власть округа будет подчиняться уже не
Мезени да Усть-Цильме, как было раньше, а крайисполкому. А для национального центра
надо будет строить город... ненецкий город.
Проигрыш бывал когда-то в городе Мезени. В Мезени – так ему сказывали – живёт
народу больше двух тысяч. Неужто такой же большой город будет у ненцев? Врет, поди-ка,
учитель?!
И, не утерпев, он крикнул:
– И всё в этом городе наше будет?
– Наше... Наши школы, наши больницы, наш окружной Совет, наша почта. Со временем
будут, может быть, и заводы рыбные, мясные, замшевые... – разъяснил Павел Иванович.
– Ой-ой!.. Сколько же народу будет в том городе?
– Про то мы ещё не знаем. Может, две тысячи, может, десять. Но мы знаем, что арка
исполком – самый большой исполком, который в Москве, – этот арка исполком поможет нам
построить в тундре город.
«Если целый город, – подумал Проигрыш, – будет Советская власть строить для ненцев –
хорошая эта власть». И он стал живо участвовать в обсуждении вопросов о рыбных угодьях,
о пастбищах для оленей, о противоязвенных прививках...
А вечером этого дня он увидел чудо. Знающие люди называли его «кино». Показывалась
картина из городской жизни. Автомобили, трамваи, поезда – вот что больше всего
понравилось ненцам. Им казалось: вот-вот соскочит машина с полотна и разомнет всех. Они
прятались друг за друга. Закрывали от страха глаза, беспрерывно кричали:
– Ой-ой-ой! Ой-ой...
Когда же машина убегала, так и не соскочив с экрана, визжали от восторга, а вновь
появлявшейся машине кричали:
– Скорей! Скорей! Еще скорей!
Кончился сеанс, и заговорили все сразу:
– Вот это картина!.. Как на ладони, всё видишь... Хороша картина!..
Эти восторженные восклицания прервала металлическая глотка громкоговорителя:
– Слушайте, слушайте, слушайте! Говорит Москва. Вызываем Тельвисочное, ненецкий
районный съезд. У аппарата – Пырерка.
Ненцы насторожились.
Пырерка?.. Что-то уж очень знакомое. Какой Пырерка? Много в тундре живет Пырерок.
Но вот из репродуктора несётся приветствие ненецкой соборке. Приветствие на родном
ненцам языке.
Как пушинки ветром, подбросило это приветствие всех к аппарату. Сразу вспомнили:
Пырерка – это тот, что в Ленинграде учится. Это его голос гремит теперь по залу. И в ответ
знакомому Пырерке единодушно кричат приветствие, уверенные, что и он услышит их, как
они слышат его.
3
– Что думаешь о соборке? – спрашивает у Проигрыша Евстохий Лагей, когда с ужином
было покончено и жена Евстохия смахнула со стола последние крошки.
– Хорошо!.. Страсть как хорошо говорили! Небывалого мы с тобой наслушались, да и
невиданного насмотрелись. Меня прямо-таки оторопь взяла, когда большой русский
начальник назвал нас «товарищи неньця»... Школа опять же для наших ребят...
– А ты почему увез из школы своего сына после первой же зимы?.. Две дочки Андрея
Хатанзейского, да и другие ребята по пятой зиме учатся...
– Будто ножом в сердце ударяешь ты меня этими словами!.. Думаю, что так нынче
сделаю: уговорю свою жену – пошлем Степана с будущей осени.
– Обо всём, что видел и слышал на соборке, расскажи своей жене. Она, может быть, и
поймёт, что надо жить не по-старому, а по-новому. И всех ребят надо учить...
– Ладно, ладно! Так и сделаю, – соглашается Проигрыш. – А сейчас давай-ка спать:
завтра пораньше выеду.
4
– Что долго носил тебя леший? С Шоркунчиком небось пьянствовал да всю пушнину,