чуме сидел старый Апицын с величественно застывшим лицом. Не поднимая век и почти не
разжимая губ, он сказал Степану:
– Расскажи о том, как два дня назад встретился ты с ненцем Василием Модестовичем
Ледковым. Расскажи, как ты вытаскивал из озера Василия Модестовича Ледкова. Расскажи, о
чем ты с ним разговаривал.
Степана напугала торжественность обстановки, молчание ненцев. Он разволновался и,
сбиваясь, рассказал, что было на берегу озера.
Рассказ Степана, только более связно, повторил Василий Модестович Ледков:
– Поехал я от озера к чуму своему да в реке ещё раз тонул. Как выбрался из реки – не
помню, – закончил Ледков.
Несколько минут слышалось только дыхание взволнованных людей. Потом заговорил
Апицын как-то особенно внушительно:
– Наши умнейшие люди, у которых столько было оленей, что птице не было места в
тундре, чтобы сесть на землю, учили нас: «Когда человека спасать начал, до конца спасай.
Начнешь спасать, да не доведешь до конца этого дела – сам прими такую же смерть, от
которой спасал». Ты – сын Ивана Максимовича Ванукана – не сделал так, как учили старые
умнейшие люди, какими были отец твоего отца и твой отец. Ты не спас Василия
Модестовича Ледкова до конца, и через это он едва не погиб. Ты спасал его от воды, да не
довел до конца этого дела, и теперь ты сам должен погибнуть от воды.
Богачи-многооленщики поддержали шамана:
– Правду сказываешь ты, самый умный из умных ненцев: старики учили нас наказывать
виновных той же смертью, от которой спасал других, да не до конца.
– Старики жили долго. Старики видали жизнь веков, и худому они не учили. Быть так,
как учили старые, умные люди!
– Забудем старые порядки – погибель настигнет весь наш народ.
– Спасал от воды, да не до конца – сам умри от воды!
– Бог воды не допустил смерти Василия Модестовича, чтобы наказать переступившего
старый закон тундры. Пусть Степан Ванукан умрет от воды! Смертью Степана Ванукана мы
утишим гнев бога воды.
Когда высказались все «умные», шаман обратился к ижемцу:
– Ты не нашего рода, Василий Иванович. Все же тебя мы уважаем, как умнейшего
человека. Ты всю жизнь прожил в тундре... Твоё слово слышать хотим, потому что ты знал
много старых ненцев и знал обычаи ненецкие. Дочь свою ты дал в жены ненцу Ванукану
Ивану Максимовичу, и это роднит тебя с нашим народом. Говори: хотим услышать твоё
слово.
– Мои глаза много видели во всех тундрах. Мои уши много слышали, – так начал Ваня-
Вась, украдкой наблюдая за учителем. – А всё одна моя голова была и будет глупее ваших
умных голов. Слова о том, как поступить со Степаном, я не скажу, потому что не ненец я. Я
скажу слово как посторонний человек, родившийся и всю жизнь кочевавший вместе с
ненцами по тундрам: три раза я видел, как ненцы убивали человека за то, что не спас другого
человека до конца.
Апицын важно кивнул головой.
– Так!.. Мы знаем: ты справедливый человек. Ты чужой нам, да лучше другого своего.
Ты, как чужой, рассказал о старом обычае тем молодым ненцам, которым не рассказали их
отцы, застигнутые смертью врасплох. Теперь знают об этом обычае все, которые собрались
по зову моему. Все собравшиеся – умные ненцы. И мы сделаем сейчас, как делали всегда
наши старые, знающие люди: мы запряжем оленей и отвезем Степана Ванукана к воде... От
воды спасал человека – пусть сам погибнет от воды. Таков обычай! Мы не нарушим того, что
идет от веков... Идите запрягать оленей.
Степан задрожал. Из глаз его брызнули слезы.
– Ни-и-и-и-им!.. Ни-и-им! – закричал он, подняв над головой руки с растопыренными
пальцами.
Крик его заставил вздрогнуть сердца многих, но не сердца «умнейших». «Умнейшие»
остались неподвижны, с застывшими лицами, в то время как Варницын, пармовцы и еще
несколько человек начали громко переговариваться.
– Я слово хочу высказать! – закричал учитель. – Дайте мне сказать слово! Меня
послушайте!
Все замолчали. И от этого крика Степану стало ещё страшнее.
Варницын и Проигрыш бросились тогда к Степану. Проигрыш на месте задавить
пообещал, а Варницын шепнул:
– Будем ещё говорить, может, и обойдется ещё.
И Степан перестал кричать.
Тогда заговорил учитель:
– Василий Модестович! Тебя спрошу наперёд: вытащил тебя Степан из воды?
– Вытащил, вытащил!.. Правда, вытащил!
– Сам бы ты не вылез из озера, если бы он не вытащил тебя?
– Не знаю. Наверно, не вылез бы... Испугался, ишь ты, и без смысла колотил руками об
лед.
– Так... Сам, говоришь, не вылез бы... Выходит, что и в реке не пришлось бы тонуть тебе,
потому что в озере утонул бы ты. А из озера вытащил тебя Степан?
– Так, так! Степан вытащил!
– Что же выходит? Выходит, что Степан тебя от верной смерти спас?
– Спас, спас! Правильное слово говоришь. Степан меня от смерти спас!
– И ты хочешь утопить Степана за то, что тебя он от смерти в воде спас?
– Не хочу! Я – не хочу! – заверяет Ледков, плохо соображая ещё, к чему клонит учитель.
– Не хочешь? Ладно... Ещё спрошу тебя... Был бы Степан с тобой на санях – не стал бы
ты тогда тонуть в реке?
– Как не стал бы? – удивился Ледков. – Один тонул и со Степаном тонуть бы стал. А
почему? Потому что брода, когда вперед ехал, не заприметил я. Степану тоже неоткуда про
брод знать, а олени повезли бы обоих нас туда, куда и одного меня завезли.
– А оба вы – ты и Степан – не утянули бы за собой и оленей?
– Может, и утянули бы. Одного они вытащили, а про двоих не знаю. Так думаю – не
вытащили бы двоих, потому что худые у меня олени, малосильные.
– Выходит, что и ты, и Степан – оба утонули бы?
– Так выходит, видно.
– Значит, лучше, что Степан не поехал с тобой? Не поехал Степан – и ты не утонул.
Поехал бы – может, оба утонули бы.
– Всё могло быть... Олени, главное дело, худые у меня: не вытащили бы они нас двоих.
– Степана теперь спрошу. . Ты слыхал, Степан, от своего отца об этом обычае?
– Не... не... с... слыхал, – прорыдал Степан.
– Я думаю так, – сказал Павел Иванович, – судить надо не Степана, а его отца за то, что
сыну своему не рассказал о таком важном обычае.
Проигрыш сразу вспотел. Замахал руками.
– Что ты говоришь? Что неладно говоришь? За что судить меня, как я не виноват? Я
ничего худого не сделал. Сын мой сделал худое – не я. Сына судите!
– За что будем сына твоего судить? – закричал Василий Модестович.
– Не за что сына твоего судить, – подхватили пармовцы. – Он видел: тонет человек, и
вытащил его из воды. Больше он не знал, что ещё делать нужно. Ты не научил его, ты и
отвечать должен.
Апицын хмурился. Он хотел оставаться всё таким же важным, как в начале суда, но
тревога и испуг угнездились в нём, и он кричал, как и все остальные:
– Меня выслушайте теперь! Я имею ещё слово сказать!
– Дайте слово сказать хозяину чума – умнейшему из нас, – поддержали Апицына
«умные».
И опять стало слышно только дыхание людей. Тишина придала бодрости Апицыну.
Прикрыв веками глаза, нахмурив густые брови, он заговорил резким, высоким голосом:
– Мы собрались выполнить пришедший к нам из веков обычай. Степан, а не отец его
спасал человека из воды. Степанову жизнь и хочет взять бог воды. Так говорит обычай веков.
Тот, кто думает не так, тот идет против обычая, тот – погань, а не человек. Тот не может
говорить там, где говорят умные!
– Не может, не может, – закивали головами «умные».
– Теперь мне можно? – спросил учитель у Апицына, когда тот умолк на секунду.
– Ты – мой гость, – ответил Апицын. – Обычай таков у ненцев: гость может говорить...
– Так я вот что скажу: ты считаешь себя знающим человеком, ты собрал ненцев, чтобы