промышлять. Рыбки бы ему бочек двадцать-тридцать за год выловил, песцов бы когда
десяток, когда пять десятков, а когда и сотню-другую в зиму опромыслил бы... Ну, сами
видите – прямой убыток может быть для Василия Ивановича от моей малицы.
Сквозь землю готов провалиться Василий Иванович. Никогда и никто не смел ещё
высмеивать его так зло и при таком количестве людей. При всём народе вывернул его Ледков
наизнанку. Не пройдёт это ему!.. Ой, не пройдёт!.. Тундра велика: человек в ней, как иголка,
затеряться может.
Ледков между тем принялся за Апицына:
– Теперь о друге Василия Ивановича, об Ашщыне... Опять так же. Я дробовик утопил –
Апицын из этого пользу себе хочет сделать. Дробовик мой в озере к богу воды ушел. А
польза от этого – Апицыну: на то он и знающий человек. Уж не ты ли есть сам бог воды? –
повернулся Ледков к Апицыну.
– Тьфу, тьфу, тьфу, какой поганый у человека язык, – плюется Апицын. – Я же ему добро
сделать хотел, помочь хотел, а он меня на смех! Тьфу, тьфу! Слушать не хочу ничего боле! Не
хочу пачкаться с такими худыми людьми!
А ненцы визжали от удовольствия. В одиночку больше, только со своими семьями
кочуют они по тундре, и острое слово для них такая же радость, как поимка голубого песца
или серебристой лисицы. Поэтому вместе с Ледковым начали они издеваться над Апицыным:
– Правда-то, видно, не песцовая шкурка – колется? А ты послушай: язык – не нож, не
убьет тебя до-смерти.
Но Апицын решительно двинулся ко входу в чум.
В расчёты Ледкова не входило это, и он крикнул:
– Подожди минуту! Я теперь буду говорить о суде над Степаном.
Осмеянный старик совсем забыл, что он сам собрал к своему чуму столько ненцев.
Ледков напомнил ему, что он, а не кто другой должен был руководить собранием. И он
остановился.
– О суде только и разговор может вестись сегодня, а ни о чём другом, – сказал он строго
Ледкову.
– О суде и буду.
– Говори, – разрешил Апицын.
– Про Степана – это дело важное. И надо без смеха об этом говорить... Старики
сказывают: был обычай такой, чтобы предавать смерти человека за то, что спасал другого
человека, да не до конца спас. Когда разговор шёл об этом в моём чуме два дня тому назад,
1 Не – так называют ненцы женщину.
после двух купаний мне самому показалось, что справедливый это обычай. И так бы, может,
я и остался при этой думе, как бы не приехал сегодня Василий Иванович да вот он ещё, –
показал Ледков на учителя. – Думал я до этого так: «От того, что Степана утопят, кому польза
будет? Мне?.. Нет мне никакой пользы, а парню – смерть». Только и Апицыну, думаю, тоже
пользы нет. Так это он без корысти, думаю, без всякой за старые порядки держаться хочет.
Так старики делали, так его учили, так и он делать хочет. Верит, думаю, старый человек в
силу старых обычаев крепко. А увидал я сегодня Василия Ивановича, который всегда там, где
выгода предвидится, – ни при чём, думаю, обычай тут. Не в обычае, думаю, дело – в выгоде.
Только в какой выгоде? А вот в каой: при старых порядках за Василия Ивановича всё другие
делали. Так же и у Апицына, и у других, которые побогаче. Вот все они – многооленщики –
заодно и тянут. Мы, победнее опять которые, тоже заодно сегодня потянули. Вот Василию
Ивановичу это и не понравилось. А человек он такой – похитрее всех нас будет. И думал он
на хитрость взять: присрамить, опозорить, на испуг взять некоторых, а нет – так до ножей, до
ружей дело довести, чтобы после вести по всем тундрам разослать: «Убивает Советская
власть людей ненецких». Знает он, что нет в тундре дела позорнее воровства. Говорит
учителю нашему и другим: «Вы, говорит, пришли в чум Апицына тайно, как воры». – А я
спрошу у Апицына и у тебя, Василий Иванович: «Вы не тайно от тундрового Совета хотели
суд над парнем произвести? Вы не тайно собрание сегодня собирали?»
Злится Василий Иванович, но сказать ему нечего, кроме:
– Ну ври, ври больше!.. Охо-хо, как врёт. Сам сказал сразу, что врать будет. Довирай да
другому дай не такое глупое слово, как твоё, сказать.
Ледков озлился. Погрозил многооленщикам кулаком.
– Нет, с вами вот надо, как с ворами, поступить надо. Вы – труд наш воруете! За кусок
хлеба бедный ненец всю жизнь работает на вас. На смерти человека и то пользу получить вы
сегодня себе хотели...
– Порядки!.. Хороши порядки! – закричали «знающие» люди. – Человека можно обозвать
всяко – и ничего? Какими словами человека обругивают, а власть молчит!
Учитель встал на санки.
– Я – член исполкома ненецкого. И я скажу: правильно говорит Василий Модестович.
Все богачи, будь они ненцы, ижемцы, русские, все они воруют труд бедняков ненцев. Не
ругань это, правда.
Кричит Апицын, брызжет слюной, топает ногами:
– Вот до какой правды дожили! Тьфу, тьфу, тьфу! Погань – не правда это! Чум мой
опоганили сегодня! Все место опоганили!.. Уйду! Сейчас уйду отсюда! Где мои сыновья?
Собирайте чум! Отделяйте своих оленей от чужих!
Сыновья бросились выполнять распоряжение отца. Потащили за собой и трех
работников.
Не хотелось работникам уходить с собрания, но привычка слушать хозяина победила...
Ваня-Вась и богатые ненцы тоже побежали к своим оленям. Следом за тестем побежал
было и Проигрыш.
Но учитель остановил его:
– Подожди, Иван Максимович! До тебя особое дело есть.
Испуганно затоптался Проигрыш на месте.
– Какое до меня дело? За оленями у меня смотреть некому. . У бабы ребенок маленький...
Апицын подбежал к учителю, дернул его за рукав.
– Болезнь на оленей напущу! На всех болезнь напущу!
– У нас доктора есть. Доктор сильнее тебя.
– Ты не ненец! Ты – русак! Русаки одни с докторами знаются. Я – ненец. И я уйду от вас
и не приду, пока мой топор до обуха не износится!
– А ты три топора возьми с собой, – насмешливо посоветовал Ледков, – на всю твою
жизнь хватит. Нам ты такой, как сейчас есть, вовсе не нужен.
– Молчи! Молчи! – затрясся Апицын и побежал, ругаясь, к сыновьям.
– Проклятое место! Скорее снимайте чум! Дьявол тут, видно, чум ставил. Дьявол
напустил на нас поганую силу!
Ненцы уже не слушали ругательств обезумевшего старика. Они столпились вокруг
учителя. Тот объяснял им:
– Мы не только шамана победили сейчас, товарищи. Мы победили силу богачей нашей
тундры. И не только богачей... Мы победили силу веков. Века давили и давят ещё на нас...
– Как пята моего отца мою мать давила! – выкрикнул Степан.
– Врёт он! Врёт! Не верьте! – начал убеждать собравшихся Проигрыш. – Не убивал я её.
Я только топнул ногами раз-другой по её спине...
– О чём говоришь? Толком расскажи, – потребовали все.
– Дайте мне сначала досказать, – попросил учитель.
– Говори, говори!
– Степан правильно сказал, товарищи: пята веков давила нас и теперь ещё давит. Сегодня
мы выдернули из-под этой тяжелой пяты Степана Ванукана. Сегодня мы сделали так, как
советует Советская власть и Коммунистическая партия, в которой я состою: не пошли за
богачами. Обиделись на нас богачи и – видите? – разбегаются! Но останавливаться на этом
мы не будем. Мы пойдём дальше по советскому пути: устроим настоящее советское
собрание, мы пригласим и женщин, потому что женщины – люди, как и мы; женщины – наши
помощники в тяжелой кочевой жизни, и на собрании они – тоже наши помощники. Тем
более, нам надо обсудить сейчас вопрос об убийстве Иваном Максимовичем Вануканом
своей бывшей жены.
– Что ты говоришь? – удивились ненцы.
– Говорю то, что шепнул мне сын Ванукана...
– Ой-ой-ой!
– Так вот, товарищи, я у вас спрашиваю: позовем мы женщин на наше собрание?