-- Будет тебе тепло, -- добродушно осклабился кузнец. -- Небось, на всю жизнь намёрзся, бродяга?
Улыбнуться в ответ, пожать плечами. На всю, не на всю, а намёрзся он крепко.
-- Кому ты так узко ушиваешь, Аю? -- спросила любопытная Дини.
-- Да вот, любезный привёз с ярмарки вместо подарков тварь чёрную, страшную и костлявую, как поганый сон, -- посетовала младшая жена кузнеца, сноровисто орудуя швейной иглой. -- Им с госпожой Вильярой любопытно, видишь ли. А всему дому -- страх.
-- Погань и есть! От саней отвязали труп трупом. А в тепле отлежался и задышал, -- округлив глаза, подтвердила малышка Жуна, одна из кузнецовых племянниц, -- Мы с Вяхи заглядывали в чулан, видели.
Вяхи, дочка кузнеца от старшей жены, сердито зыркнула на кузину, жестом показав, будто укорачивает чей-то болтливый язык.
-- Почему никому не сказали? -- рыкнула на девочек Тунья. -- Хорошим охотницам пристало быть любопытными. Но молчать, когда заметили неладное, нельзя! А ну, пошли обе грести снег! Чтоб до ночи в тёплых покоях ноги вашей не было! И ты, Дини, не рассиживайся, брысь на кухню.
Девчонки удрали, радуясь, что дёшево отделались: рука у Туньи тяжёлая. Когда затихли торопливые шаги, старшая жена начала журить младшую.
-- Ума у тебя нет, Аю, одна жадность на побрякушки! Золотые серьги и бусы из синего жемчуга, а всё тебе подарков любезный не привёз? Летнюю луну тебе подавай?
-- Не луну! Я зеркало просила. Стеклянное, какие делают в доме Арна.
-- Глядись хоть в воду, хоть в зеркало, краше знахаркиной дочки не станешь, -- скривившись, буркнула Тунья.
-- Да неужто ты ревнуешь, любезная? -- рассыпала смех колокольцами Аю.
Саму её считали очень красивой. Гораздо красивее худой, угловатой, нескладно длинной Туньи. Тунья -- почти уродина. Сговор двух богатых домов привел Тунью в дом кузнеца, жениха и невесту особо не спрашивали. Вот родит Тунья мальчика, непременно когда-нибудь родит, исполнит долг, и сразу выгонит её любезный. Как снегом умыться, выгонит!
Аю кузнец брал уже по любви, став главою дома. Говорили многие, будто брал за внешнее сходство с той самой знахаркиной дочкой, прежде -- первой красавицей клана Вилья, ныне -- его одушевлённым талисманом.
-- К мёртвым и мудрым не ревнуют, -- отрезала Тунья. -- А всё-таки тебе до неё, как зимней луне до летней.
Аю ловко перекусила нитку и взялась за следующий шов. Пусть Тунья хмурится каждый раз, когда в доме гостит мудрая Вильяра. Пусть делается от этого ещё некрасивее, чем обычно. Пусть ворчит на любезного, вместо того, чтобы хорошенько приласкаться к ним с мудрой. Не хочет знать, как хорошо на пушистых шкурах втроём...
Однако на этот раз кузнец выставил за дверь обеих жён. Остался в лучших покоях с Вильярой и чёрной поганью. Это -- главный повод для недовольства Аю. Сходятся над переносьем густые, прекрасные белые брови, яростно втыкается в потрёпанную шкуру игла.
Тунья, между тем, не перестаёт ворчать:
-- Опять заболтала, дурёха, своими подарками-зеркалами. А не смей пугать детей новым слугой!
-- А ты сама не боишься?
-- А чего там бояться? -- передёргивает плечами Тунья.
Аю -- дурёха. Родилась глупенькой, а познав мужа, но не зачав ребёнка за лето и осень, растеряла последний ум. Будет теперь маяться до зимнего сна, стелиться подо всех и вся.
Тунья презрительно кривит губы: ей самой даже весной удавалось сохранять здравомыслие. За трезвый ум и хозяйственную смётку кузнец научился ценить нелюбимую, навязанную ему жену. Теперь говорит, уезжая, и повторяет, возвращаясь: "Пока ты ведёшь дом, Тунья, моё сердце спокойно". Незадолго до ярмарки сам выковал и надел жене на шею золотую гривну -- доверенность на ведение всех дел. Редкая женщина может похвастать, что получила такое не от матери...
Аю всё талдычит о своём:
-- Тёмный он насквозь, этот пришлый! Ярость и смерть на нём -- чужая и его собственная. Неужели ты не видишь, Тунья?
-- Я не смотрю в ту сторону. Пусть знахаркина дочь думает о таких вещах.
-- Она-то подумает, а наш любезный?
Тунье всё труднее делать вид, будто ничто не задевает её. Она безмерно гордится своим кузнецом! Сны мастера Лемболы пронзают миры, руки его творят небывалое наяву. Любое дитя знает: именно такие мастера меняют мир, остаются в легендах и сказаниях. Увы, не всегда они меняют мир к лучшему. Мудрые стоят на страже жизни и равновесия, но посвящённая клана Вилья слишком молода и любопытна сама. Знахаркина дочь скорее втянет друга юности в какие-нибудь безрассудства, чем предостережёт... Казалось бы, при чём здесь странный новый слуга?
-- У любезного ума побольше, чем у нас обеих. Но я тоже за этим прослежу.
Тунья закрепила последний узел на куртке, забрала у Аю штаны и отправилась вручать слуге его новую одежду.
Нимрин дремал в коконе шкур. Сладострастная возня кузнеца и колдуньи, их стоны, рыки и взвизги мешали ему уснуть крепче, но это хорошо, ведь где-то в глубине сна его подстерегал враг. Присоединиться к чужим утехам хотелось всё больше, и в этом тоже было нечто неправильное. Навязанное извне? Слишком трудно провести границу между собой и миром, чтобы сказать наверняка... Слишком лень шевелиться... Вот же неугомонные!
Видимо, в какой-то момент он всё-таки погрузился в сон, потому что когда высунул голову из-под шкур, кузнеца в комнате не было, а колдунья спорила с одной из женщин, приносивших еду.
О чём спорили, Нимрин спросонок не разобрал, а стоило шевельнуться, обе замолчали и уставились на него. Колдунья смотрела тепло и благожелательно, взгляд её собеседницы не обещал ничего хорошего.
-- Это твоя хозяйка, Нимрин. Старшая жена мастера Лембы, распорядительница Тунья. Её ты будешь слушаться так же, как кузнеца, -- на этих словах Вильяра слегка поморщилась, или показалось?
Нимрин склонил голову и бесстрастно-вежливо уточнил:
-- А если хозяин и хозяйка дома велят мне разное, кого я должен буду слушаться?
Вильяра улыбнулась, Тунья оскалилась, разница разительная! На вопрос ответила Вильяра:
-- Веление хозяина выше веления хозяйки, моё веление -- выше их обоих. Но если случится противоречие, ты сразу скажешь об этом тому, кто велел позже.
-- А кого ещё я должен слушаться, кроме вас троих?
Вильяра не успела рта раскрыть, как Тунья рявкнула:
-- Всех! Ты младший из младших слуг в этом доме. Здесь никого нет ниже тебя.
Теперь уже колдунья выскалила зубы, и отнюдь не на Нимрина:
-- Он мой, Тунья. Мой и других мудрых. Я доверяю его вам с кузнецом. На время, чтобы вы позаботились о нём. Ты хорошо поняла меня, женщина?
Как ни странно, слова колдуньи остудили пыл хозяйки дома. Тунья низко склонила голову:
-- Да, я услышала тебя, мудрая Вильяра.
-- Посмотри мне в глаза, Тунья!
Жена кузнеца нехотя повиновалась. Колдунья тихо, на грани слышимости, завыла. Нимрин не взялся бы сходу воспроизвести этот звук, но заёмным знанием знал: примерно так, заунывным воем без слов, звучат здешние песни и заклинания. Через миг обе женщины завывали в унисон, положив друг другу руки на плечи. Потом они вспомнили о третьем в комнате, разом оглянулись, и Нимрина будто подтолкнуло встать в круг и подпеть. Это оказалось легко, тянуть хором Зимнюю Песнь Умиротворения. Была ли в звуках магия, Нимрин не понял, но они в самом деле умиряли страсти. Тунья теперь смотрела на нового слугу более-менее доброжелательно. Вопрос, долго ли продержится эффект? Но думать о плохом Нимрину не хотелось. Вообще думать не хотелось, и это было неправильно. Может быть, он подумает об этом позже.
Вильяра слушала неумелую, но действенную песнь найдёныша. Кажется, она вложила в заклятие понимания многовато себя, не соизмерила силу. И когда будила -- тоже. А, не беда, тем интереснее коротать зиму!
Мудрая отослала Тунью прочь, и силой своею, жаром своим поманила к себе чужое существо. Голосом тоже позвала:
-- Нимрин!
Он отбил колдовской зов, будто летящий в лицо снежок, не раздумывая. Похоже, его учили таким вещам, хорошо учили. Уставился исподлобья: