Теперь на очереди вопрос о перенесении крестьянских усадеб и о разверстании угодий помещичьих и крестьянских. В помещике очень естественно возникает поползновение выгадать при этом сколь возможно более на счет крестьян, которые сами еще так недавно находились в полной собственности у помещиков и которым вдруг упала с неба свобода и право на землю. Крестьянин, думают они, получил то, чего он прежде не имел, а мы лишились того, чем владели из рода в род: может ли он претендовать на строгое и точное соблюдение условий, сопровождающих сделанный ему дар, а с другой стороны, не естественно ли, не законно ли пожелать, чтобы при разверстании были преимущественно соблюдаемы и без того нарушенные выгоды помещика? Так, казалось бы, но последствия не оправдают ожиданий.
Предположим, что вместо мировых посредников решителями споров и умиротворителями интересов явятся прежние становые пристава или такие посредники, которые будут угодливыми исполнителями всех желаний помещичьего интереса вопреки интересам крестьянским, обозначенным в законе. Предположим, что эти посредники будут заботиться не о том, чтобы соблюсти во всей точности требования закона, а, повинуясь своим личным чувствованиям, будут склонять весы в ту сторону, которая считает себя наиболее обиженною: что произойдет отсюда? Допустите, по-видимому, самое невинное послабление; пусть, например, посредник не растолкует крестьянам, что они имеют только в продолжение тридцати дней право обжалования постановлений мировых съездов о перенесении усадеб и что потом никакая апелляция не будет возможна. Что последует? Крестьяне рано или поздно узнают об этом и почувствуют себя обманутыми даже в том случае, если бы в материальном отношении интерес их не был существенно нарушен. Это чувство неминуемо распространилось бы на все, и крестьянин стал бы весьма естественно подозревать во всем подлог и обман. Заметив раз не совсем прямой образ действий относительно себя, он даст полный ход и без того уже сильному в нем чувству недоверчивости; он снова все подвергнет сомнению и во всем будет оказывать противодействие, вполне убежденный, что законность останется за ним, а помещики обманывают его и нарушают царскую волю. Тысячи недоразумений будут возникать одного из другого и влечь за собою самые грустные последствия. Отрава разольется повсюду, и вместо поправления дел разорение и бедствия будут распространяться неудержимо. И теперь уже довольно чувствуются все невыгоды и все зло антагонизма между высшим и низшим элементом нашего земского народонаселения. Что же последует, если этому антагонизму будет беспрестанно даваться новая пища и когда раздражение и ненависть будут усиливаться, питаясь непрерывными возмездиями?
Для ясности возьмем дело в обширнейших размерах; предположим, что оказалось бы возможным совершить шаг назад, что оказалось бы возможным взять назад закон 19 февраля во всей его целости и во всей его силе: кто будет столько безумен, что вообразит себе возможность спокойного возвращения к прежнему порядку вещей? Неописанный хаос, в котором исчезло бы все, был бы неминуемым последствием подобной реставрации, — и какие силы могли бы сдержать его?..
Нет, не в расчетах с мужиком помещик может поправить свое дело; не мелочным выгадыванием может он удовлетворить себя и в материальном, и в нравственном отношении. Если бы даже и удалось оно, результаты окажутся слишком ничтожными и игра не стоящею свеч. Нет, напротив, все дальнейшее благосостояние помещиков будет зависеть от того мира, который установится в стране, и чем скорее наступит этот земский мир, чем прочнее он утвердится, тем вернее будут обеспечены материальные интересы помещика, тем обильнее будет вознаграждение за тяжкие утраты, тем полнее и выше может быть восстановлено его политическое значение. Действительно, помещики потерпели урон, понесли потерю; они чувствуют себя затронутыми и в праве собственности, и в своем политическом значении. Они были почти полновластными распорядителями двадцати миллионов народонаселения; они почти неограниченно властвовали в своих владениях. Теперь все это кончилось; не только подвластные им люди получили независимость, но они теряют право распоряжаться значительною долей своей поземельной собственности. Вырван громадный корень, с которым соединялось столько интересов и прав. Но как помышлять о том, чтоб всадить обратно в землю этот корень? Хорошее ли дело предаваться бесплодным сетованиям, между тем как в наших руках находятся действительные средства вполне восстановить свои нарушенные интересы? Пусть помещики подумают, какими благодеяниями отзовется как на всю народную жизнь, так и на их собственное положение, на их интересы и значение тот мир, который водворится в стране при новых условиях. Пусть они подумают о том, чем до сих пор они еще не пользовались, пусть они подумают о тех источниках благосостояния и прогресса, которые были для них заперты существованием крепостного права, и они убедятся, что им должно смотреть не назад, а вперед, — что вознаграждение для себя найдут они не в раскапывании отжившего, а в наступающем новом порядке, полном надежд и непочатых сил. Мы предвидим возражения. Скажут: "Не сули журавля в небе, дай синицу в руки"; скажут: "Все эти проспекты будущего благоустройства, все эти розовые надежды на разные льготы, все эти предусматриваемые улучшения политической организации и общественного быта не искупят материального ущерба и разорения". Но соображают ли эти благоразумные господа, как много могли бы выиграть их материальные интересы, например, от полного развития кредита, от распространения на всех вексельного права, которым пользуются до сих пор одни купцы, от удовлетворительных путей сообщения, от полного обеспечения личной безопасности и собственности, от правого и гласного суда, от сокращения налогов, от развития свободы во всех ее животворных применениях? Пусть сообразят они это, и они легко распознают, где и как искать им вознаграждения за свои потери, где и как ожидать им восстановления своего значения. Если крестьяне никакими силами не могут быть теперь обращены в прежнее состояние, то равномерно и помещики не могут оставаться в прежних условиях.