Правда, знают они и случаи, когда несмотря на своевременную операцию, проведенную лучшим специалистом, и самое современное лечение, по последнему слову медицинской науки, болезнь все равно одерживала верх. Но об этом они молчат… Они всегда готовы бороться и ждут от пациентов того же.
Мне кажется, Надя уже просто устала бороться. Устала от перелетов, наркоза и боли после операции, устала прятать от близких людей пустой взгляд своего искусственного глаза, устала от постоянной тошноты при химиотерапии. А главное — устала жить в постоянном страхе возвращения болезни. Устала бояться приемов у своего врача… Она-то знала, как замирает сердце, когда врач просматривает твои анализы или снимки и поднимает взгляд на тебя… И ты знаешь, что тебе скажут через секунду, читаешь это во взгляде. Это или «Никаких образований, вы здоровы!» — и сердце пускается в галоп, радостно бьется о ребра, напоминая тебе о том, что ты жив. Или долгое, слишком долгое молчание перед тем, как произнести: «Надо, пожалуй, сделать МРТ мозга. Тут на снимках есть какое-то пятно…»
А тебе уже не нужно МРТ. Ты уже знаешь, что это за пятно… Кажется, оно с тобой всю жизнь, и как ты не старайся — от этого темного пятна внутри себя тебе не избавиться.
Она умерла на операционном столе.
Никто не виноват. Врачи не допустили ошибки, опухоль удалили аккуратно, ничего не задев… Она была маленькая, с полмизинца еще, нашли ее вовремя, не дали разрастись. И, тем не менее, какая бы она маленькая ни была, на мозг она уже давила. И когда ее не стало — там что-то изменилось или сместилось. Не знаю. И врачи не знали… Просто сказали, что так бывает иногда. Надя впала в кому и так больше из нее и не вышла. Три дня в коме, а потом сердце остановилось.
Мне предложили вернуть деньги за операцию. Предложили запись операции, чтобы только доказать, что не было никакой врачебной ошибки. А я им и так верю… Я считаю, что Надя просто устала бороться, потому и ушла. Рак победил…
Это было 10 дней назад.
Я привез Надю в Россию. Через два дня — похоронил. А на 9 дней ей установили памятник… Я бы тебе показал, у меня фотография в смартфоне была… Большой такой памятник, красивый. У Нади друг был, скульптор… Хороший скульптор, известный у нас в городе… Она у него, оказывается, еще с полгода назад памятник заказа. Денег у меня взяла и заказала… То есть она уже полгода назад верить перестала, понимаешь? Она памятник себе заказала, примерно когда мы с ней из Швейцарии вернулись, когда в очередной раз казалось, что все хорошо, что рак побежден. А она вон как, оказывается, думала…
Миша, скульптор, мне вчера, когда мы памятник устанавливать ездили, рассказал, как это было. Он не хотел заказ брать… Они же дружили с детства, он знал, какая Надя сильная. Верил, что она победит… Убеждал ее в этом, когда она к нему приехала и деньги привезла. А она сказала: «Пусть будет! Не сейчас, так через 30 лет мне его поставишь. Не через 30, так через 40. Ты, главное, сделай. Я тебе доверяю, ты хорошо сделаешь!»
И он сделал… Надя — как живая. Он даже взгляд передал. Добрый такой, теплый… Талантливый Миша мужик…
Но главное — она уже тогда веру потеряла. Чувствовала, наверное, что следующей операции не переживет, но виду не подавала. Я когда про памятник узнал, сразу подумал: а может не у меня у одного дар был? Может у нас вся семья такая? Только у меня вот телекинез развился в полной мере, а предвиденье так в зачаточной стадии и осталось, а у Нади — наоборот? Может, она знала, когда и как умрет? Теперь уже и не спросишь… Ну ничего, два дня осталось. Спрошу, когда сам там буду… Если в одни ворота с Надей попаду, конечно. А то, я думаю, ей, как мученице, в рай дорога, а мне — прямиком в ад, на веки вечные. И встретят меня там те, кого я туда отправлял…
— Не встретят! — уверенно сказала Виола. — Ты — тоже мученик, только по-другому.
— Да уж… — невесело усмехнулся Витя, но эту тему развивать не стал.
— Хотя знаешь, — продолжил он после минутного молчания, — нет, не была она провидцем. Она перед каждой операцией со мной прощалась. Я ругался, говорил, что скажу ей только «до свидания», а она требовала, чтобы я обязательно ее обнял и сказал «Прощай».
Всю жизнь она переживала, что не попрощалась с родителями. Они ведь погибли мгновенно, разбились на трассе, их тела час только из машины доставали. Не было ни сидения у кровати, ни последних слов… Они уехали и не вернулись, трасса бывает жестока.
Так что мы прощались. На всякий случай. Говорила, что все будет хорошо, что она обязательно вернется и тогда, после наркоза, обнимет меня снова и скажет: «Привет!» Но перед операцией мы должны были сказать друг другу «Прощай». Она прямо требовала этого от меня! Говорила, что иначе откажется ехать в операционную! Как была, в больничной рубашке, убежит через окно, если я не сделаю, как она скажет.
И я сдавался.
Только когда она ушла, я понял, как она была права… Подумал: каково было бы, если бы не попрощаться с ней, и страшно стало. Так и висело бы в воздухе это несказанное слово. «Прощай!»
А так — не висит. Мы попрощались. Все в порядке…
Только она не вернулась. Не сказала «Привет»… Но лучше так, чем если бы «До свидания», а потом — ничего. Лучше так…
В машине на несколько минут повисло молчание. Тальменка осталась позади, где-то впереди был горный Алтай, с его зелеными склонами, почти такими же, как в Швейцарии, но немного другими.
Виола смотрела на дорогу. На то, как асфальт убегает под капот машины, убегает куда-то назад, в прошлое. В ее прошлое, в котором она еще не знала, что бывают в мире такие люди и такое горе. В котором никто не умирал и не собирался, в котором самой большой проблемой было выйти на сессию с долгами, а самым сложным — было определиться, кто из мальчиков нравится ей больше: Митя или Никита.
— Я не знаю, что тебе сказать… — честно призналась Виола, поняв, что исповедь закончилась, что добавить Вите больше нечего.
— Ничего не говори, — ответил он, — спасибо, что выслушала. Я никогда и никому всего этого не рассказывал. Все в себе носил… Уже просто от того, что рассказал, легче стало. Умру спокойно…
— Витя, у меня к тебе огромная просьба. Не говори, пожалуйста, больше, что скоро умрешь!
— А что от этого изменится?
— Для тебя и твоей судьбы — может и ничего. А для меня — многое. Я не хочу верить в твой дар предвиденья. И хочу, чтобы ты перестал верить. Хочу, чтобы ты боролся!
— С кем? С судьбой? Не смеши!
— А рак у твоей сестры, по-твоему, не судьба? А ведь она с ним боролась. Ради тебя! Потому, что ты ее просил об этом. Вот и я сейчас тебя прошу: борись! Ради меня.
Витя перевел взгляд на свою попутчицу. Изрядно озадаченный взгляд…
— Да, ради меня! Ты говорил, что у тебя не с кем провести выходные? Все, теперь есть. Я тебя узнала достаточно, я еду с тобой отдыхать по собственному желанию. И я хочу, чтобы ты жил! Чтобы и обратно мы поехали вместе. Хочу, чтобы даже если небеса начнут падать на землю, ты попытался их удержать! Ты же телекинетик, черт возьми! Человек с супер-силой! Ты такое можешь, о чем обычные люди только мечтают! И ты сдаешься? Пообещай мне, что когда произойдет что-то такое, что покажется тебе исполнением твоего видения, ты попытаешься это… от этого отбиться, в общем.
— Не много ли условий? Скорость не превышать, небеса удержать, о смерти не говорить!
— В самый раз. После того, как эти выходные закончатся, условий станет еще больше.
— Ну и пусть, меня-то уже…
— Витя!
— Что? А, ну да… Хорошо! Не буду больше говорить о смерти. И я, кстати, не из тех, кто сдается просто так. Если мы с тобой в понедельник попадем… ну, не знаю, под метеоритный дождь, например, я, конечно же, не буду стоять столбом и попытаюсь от него спастись. То, что я сказал, что теперь не боюсь смерти, не значит, что я буду искать ее. Так что да, я обещаю тебе, что предприму все, что в моих силах, чтобы остаться в живых. Только ты уж не ругайся сильно, если это не поможет, хорошо?
— Поможет! Я уверена!
— Мне бы твою уверенность…
— Ну, так забирай! Хоть всю! У меня ее много!
Витя рассмеялся. Впервые за последний час рассмеялся искренне и весело, и именно в этот момент в поравнявшейся с джипом серой «девятке» открылось окно, и появившийся в нем парень примерно витиного возраста закричал: