— Капитан Митчелл! — крикнул он.
— Да, сэр! — я подбежал, вытянулся, козырнул.
— Дерьмо вы, капитан Митчелл, — сказал полковник, — вонючее гнилое дерьмо.
Он повернулся и пошагал прочь.
Он прилетел ко мне на огромной, страшенной железной птице. Она описала над дворцом круг и приземлилась на площади напротив парадного входа.
Под испуганные крики и вопли я, задыхаясь, бежала через площадь к нему, едва одетая, простоволосая. Я бросилась ему на шею, но он, небрежно чмокнув в лоб, отстранил меня и спросил:
— Где твой отец?
— У с-себя, — запинаясь, ответила я. — Т-ты… Ты, значит, п-прилетел не ко мне, а к нему?
— К тебе, к тебе. Пошли.
Через пять минут Митч просил у отца моей руки. Просил в таких словах и выражениях, которые любого знатока этикета привели бы в ужас. Первый раз в жизни я видела отца настолько растерянным и ошеломлённым. Он едва выговаривал слова и лишь бормотал неразборчиво о чести, которую непонятно кто невесть кому оказал.
Не дослушав, Митч ухватил меня за руку и повлёк прочь.
С крепостной стены накапливающиеся перед атакой войска смотрелись суетливым, аляповато пёстрым цыганским табором. Я глядел на них и пытался накопить в себе злость. Злости не было, была лишь досада на собственную глупость. Подохнуть из-за девчонки, никакой, чужой, даже чуждой, наивной средневековой простушки.
Не из-за девчонки, сказал я себе в следующий момент, ты решил сдохнуть, чтобы тебя не считали дерьмом. Слюнтяй.
Я плюнул со стены вниз и начал спускаться.
Вертолёт так и стоял, где я его посадил — на площади перед недоразумением, которое называли дворцом. Около вертолёта несли сторожевую службу полдюжины разряженных в попугайские цвета вояк. Я растолкал их и распахнул дверцу кабины. К чертям. Забрать девчонку, улететь с ней куда-нибудь, на край этой несчастной земли.
— Яр Митч, — сказал кто-то у меня за спиной.
Я обернулся. Тот самый усатый краснорожий молодчик, который наплевал мне в ладонь, теперь протягивал изогнутый, в расписных ножнах, клинок.
— Чего надо? — спросил я.
— Возьмите, яр, это фамильный меч Кротичей. Я должен был передать его своему сыну. Но у меня не будет сына.
Он поклонился. Я принял клинок, повертел его в руках и поклонился в ответ.
— Благодарю за оказанную честь, ваша верность, — сказал он.
— Честь для меня, ваша верность, — оторопело пробормотал я, забросил клинок в кабину и забрался вслед. Закрыл глаза. К концу дня эту крепость сровняют с землёй. Так, как до неё ровняли с землёй тысячи, десятки, сотни тысяч крепостей на всех населённых гуманоидами планетах. Пускай даже миллионы, только причём здесь я…
Протяжный, утробный рёв, нарастая, ударил в барабанные перепонки и вышиб меня из оцепенения. Я знал, что рёв означает — так орали, подбадривая себя, идущие на штурм войска. Я посмотрел через стекло кабины наружу. Охранявшие машину вояки, отклячив зады, торопливо бежали к крепостной стене.
Я поднял вертолёт в воздух и взмыл над крепостью. Люди, до которых мне нет дела, надрывая глотки, подступали ко рву, собираясь истребить других людей, до которых мне тоже нет дела.
Есть, внезапно осознал я. Есть дело. Теперь это дело — моё. Я пошёл на него, чтобы меня не считали дерьмом. Из принципа.
Злость, та, которую я безуспешно призывал, накатила, сжала мне зубы и стиснула кулаки.
— Из принципа, — выдохнул я и выпустил по первым рядам атакующих ракету «Воздух-Земля».
— Из принципа, — ушла вслед за первой ракетой вторая.
— Из принципа! — орал я, надрываясь. Наводя на этих гадов стволы спаренных пулемётов.