Вторая представительница воронежской школы (на сей раз университета), а далее — моя аспирантка Юлия Владимировна Лунькова — превосходный археолог, как полевой исследователь, так и аналитик — стала уже постоянным участником Сирийской экспедиции, где вскоре отметит свой десятый сезон.
Завершая эту небольшую главу, должен подчеркнуть, что не ставил своей целью перечислить все моменты своей педагогической практики и всех моих слушателей, даже самых способных и в дальнейшем прекрасно себя проявивших. Такое перечисление потребовало бы многих дополнительных описаний и характеристик. Многие, очень многие их достойны. Я приношу им глубокие извинения. Общение с ними было ярким и, быть может, наиболее осмысленным, вызывавшим чувство удовлетворения проделанной работой в моей долгой жизни. Навсегда запомню и Ульяновский пединститут, и Самарский университет, и Педагогический университет, и Школу молодого археолога в Усть-Нарве, и общение с уральскими энтузиастами под Екатеринбургом, и многочисленные конференции в Оренбурге, Казани, Минусинске, на Украине — в Киеве, Донецке, Одессе, в Грузии — в Тбилиси, Телави, в Армении — в Ереване, в Азербайджане — в Баку, в Таджикистане — в Душанбе, в Чувашии — в Чебоксарах. В тесном контакте с чувашскими коллегами, в том числе моими учениками, я возобновил в широком масштабе исследования абашевской культуры — одного из наиболее значительных феноменов бронзового века Доно-Волжского и Волго-Уральского междуречий. Открытия первых ее памятников прекрасным исследователем В.Ф. Смолиным у с. Абашево в Чувашии еще в 1920-х годах прошлого века оказались поразительно перспективными, дальнейшие исследования чувашских, марийских, татарских, русских археологов показали глубокую специфику этой культуры, наличие ряда своеобразных ее вариантов, тесное взаимодействие с прочими культурами бронзового века отмеченной обширной территории и безусловное участие ее в этногенезе ряда народов евразийской лесостепи. Выразительное свидетельство тому — специальная международная конференция, состоявшаяся в начале нашего века в Чебоксарах и вызвавшая значительный интерес у археологической общественности как нашей страны, так и за ее пределами. Мне довелось сопровождать ее участников по основным памятникам абашевской культуры почти через полвека после их раскопок нашей же экспедицией. С этим путешествием связана трогательная и неожиданная церемония. В селе Абашеве был торжественно представлен талантливо выполненный каменный памятник, посвященный открытию В.Ф. Смолиным абашевской культуры, включенный в искусно оформленный мемориальный комплекс. Открытие его праздновалось очень искренне и радушно: чуть ли не каждая семья явилась в красочной национальной одежде (включая детей), с национальными же музыкальными инструментами и многие с подносами, заставленными угощениями. И все в память о раскопках, которыми интересуются и гордятся! Меня много и обстоятельно расспрашивали, зазывая в один дом за другим. И отвечая, я чувствовал большую ответственность, чем за кафедрой конференции!
Особое место в своей педагогической деятельности я отводил курсу библейской археологии, который фактически многие десятилетия в нашей стране не читался даже в единичных богословских учебных заведениях и тем более был лишен официально изданных учебных пособий. Уродливый характер подобной ситуации стал ясен мне еще в 1955 г. при чтении общего курса «Введения в археологию» в Ульяновском пединституте, когда абсурдность фактического запрета этой проблематики особенно четко проявилась после открытия знаменитых «Рукописей Мертвого моря», тем более что там я имел возможность почти ежедневно обсуждать эту тему с таким блестящим специалистом по «кумрановедению», как И.Д. Амусин.
Ему я обязан общими сведениями о библейской археологии, о соотношении археологических свидетельств с библейскими текстами, о самой возможности такого соотношения, о необходимости здесь предельной осторожности и, в то же время, закономерности поисков «взаимоподтверждения» различных категорий источников. Возможны ли здесь позитивные результаты? Знаю, что многие специалисты относятся к этому скептически. Но многие годы соприкосновения с археологией Ближнего Востока убеждают меня в зависимости ряда материальных феноменов и событий от духовных представлений, лежащих в основе ряда библейских текстов. И обратная связь: ряд духовных канонов оказывают прямое (или опосредованное) воздействие на сугубо материальные явления; и те и другие должны рассматриваться во взаимодействии, а постулировать Великую китайскую стену между ними незакономерно. И категорический императив в утверждении «приоритета» одного из этих начал — бесперспективная схоластика. Такое заключение я попытался положить в основу курса библейской археологии, который был предложен мне в начале 1990-х годов ректором Московского библейско-богословского института им. Святого апостола Андрея Первозванного А.Э. Бодровым и который я читал там около десятилетия. В дальнейшем курс был переработан и в 2000 г. издан в качестве учебного пособия для богословских учебных заведений под названием «Очерки археологии библейских стран». Тогда же я получил предложение повторить курс с определенными дополнениями от ректора Московского католического института истории, теологии и философии им. Св. Фомы Аквинского Н.Л. Мусхелишвили. Курс я читал до последнего времени, причем последний его период включен в книгу «От библейских древностей к христианским», написанную совместно с Л.А. Беляевым и изданную в 2007 г. Совместно с этим же автором большая статья «Археология» (библейская) опубликована мной в 2001 году в III томе «Православной энциклопедии». Во всех этих работах я стремился показать органическую связь библейской духовной культуры — космогении, мифологии, морали и связанных с традициями первого в мире ближневосточного культурного очага.