И еще один наплыв памяти. Среди превосходных барельефов, опоясывавших храм, было изображение Св. князя Дмитрия Донского с мечом и круглым русским щитом (было оно, по-моему, со стороны реки).
Вновь история — героическая, одухотворенная, влекущая. Надо ли говорить, что я многократно просил мать повторить мне рассказ о битве на Непрядве, о ранении Дмитрия и бегстве Мамая. Затем заинтересовался Москвой, ее деревянными, а далее тем же Дмитрием построенными каменными стенами. Водили меня смотреть на Кремль и тогда еще стоявший на своем месте Китай-Город. Конечно же, после этого я пытался построить крепость у себя во дворе, потом (как всегда с Иноземцевыми) отбивал попытку ее штурма ребятами из соседних дворов.
И еще один путь притяжения к истории, кратко уже упоминавшийся. Меня рано стали водить в оперу. Делали это целенаправленно, в тесной связи с нашими историческими беседами. Первым поэтому был «Князь Игорь», далее «Псковитянка», «Царская невеста», позже, уже в 30-е годы, «Сказания о невидимом граде Китеже», которые одно время были разрешены к постановке, но затем запрещены как апогей Православия. «Жизнь за царя» была тогда под запретом, хотя это было время высочайшего подъема русской оперы: спектакли не только вводили в мир блестяще исполненной музыки, но и усиливали обаяние истории. Я люблю оперу, но в ряде случаев русские мастера тех далеких лет, сохраненные моими «просветами памяти», и по сей день представляются непревзойденными именно в историческом репертуаре (Василий Петров, Марк Рейзен, Елена Степанова, Надежда Обухова, Ксения Держинская, Леон Савронский, Александр Пирогов, Иван Козловский).
Достаточно рано, в 1928 году, познакомили меня и с драматическим театром, но пока еще вне исторического контекста: тогда существовала негласная традиция в московских семьях, прежде всего, знакомить детей с несравненной «Синей птицей» во МХАТе, далее, уже с ее благословения, пускать в вольное плавание по бесконечно многообразным путям великого русского театра. И вторым моим спектаклем стал в том же году традиционный «Недоросль» в самом любимом моем до нынешних дней Малом театре. А вот дальше — прямое возвращение к истории: в начале 30-х годов «Царь Федор Иоаннович» (с великим Москвиным) во МХАТе и «Дон Карлос» (с великим Садовским) в Малом.
Арбатская площадь (вид на Гоголевский бульвар ). Сретенские ворота
Арбатская площадь и начало Гоголевского (Пречистенского ) бульвара
Переулок Сивцев Вражек
Говорить о прочих овеянных историей спектаклях нет смысла. Настоящий театр формирует человека до конца его дней. Своей же задачей я видел упоминание многообразия тех импульсов, которые привели меня вначале к увлечению историей рода человеческого, а далее — к стремлению самому участвовать в свершениях на том бесконечно далеком, многоликом, а часто и тернистом пути, который ведет к ее постижению.
Отлично понимаю, что импульсов таких «тьмы и тьмы и тьмы» и что они глубоко субъективны. Осознаю, что нельзя объять необъятное, поэтому к приведенным выше обрывкам далеких воспоминаний добавлю только один эпизод.
Я отмечал уже, что в нашем доме жил превосходный русский художник Николай Павлович Ульянов. Был он уже пожилым человеком, обычно они с женой сидели на раскладных стульчиках у подъезда нашего, останавливали детей и беседовали с ними. Меня они знали хорошо: я был ближайшим соседом, отец с матерью бывали у них и иногда брали меня с собой посмотреть их работы. Прежде всего, это были эскизы к блестящей Пушкиниане — легкие и предельно выразительные черно-белые рисунки: «Пушкин в лицее», «Пушкин с женой перед зеркалом» и др., — но однажды они показали мне («ценителю» было лет шесть) совершенно иную серию. Это были многокрасочные, сотворенные с неповторимым изяществом рисунки к сказкам Шахерезады, причем текст был выполнен от руки и в красках. Дома мне читали, а я с упоением слушал. Сам читать еще не умел. Но это резко расширило мои «исторические познания» и впервые познакомило с иной великой культурой, близко соприкасаться с которой мне суждено было несколько десятилетий взрослой жизни. Что же касается русской культуры, и прежде всего духовной, то само общение с этими замечательными людьми оставило глубокий след в моей памяти (без скидок на возраст). Тем более что я имел счастье видеть однажды у Ульяновых навестившего их великого русского художника Михаила Васильевича Нестерова, глубокая духовность которого, исходящая из природы русского мировосприятия («Видение отроку Варфоломею», «На Руси», «Пустынник»), всегда представлялась мне одним из определяющих, стержневых выражений нашей культуры. Жил Михаил Васильевич совсем близко, в Сивцевом Вражке, знаменитом переулке, выходившем к Пречистенскому бульвару. Прямо на пересечении с ним — дом Н.В. Гоголя, пойдешь вправо — храм Христа Спасителя, пойдешь влево — Арбатская площадь и превосходный памятник Н.В. Гоголю — одно из лучших творений замечательного скульптура Н.А. Андреева. Он был сменен в 1952 году бездарным произведением Н.В. Томского, хотя, к счастью, сохранен во дворе также связанного с Н.В. Гоголем дома в начале Никитского бульвара.