Мы с братом сначала растерялись: мы поняли, что нам не избежать экзекуции… Что делать? Времени для раздумий не оставалось; сейчас поднимется наверх мама. И тут моему брату пришла в голову гениальная мысль: не вымолвив и слова, он подошел к сундуку, который был доверху набит нарубленными дровами и стал их запихивать в штаны до самого низа… Сообразив, что мой брат задумал, я стал делать то же самое и заполнил мои штаны деревянными чурками. Вы можете легко себе представить, в каком раздражении ворвалась наша мать домой… Даже не сняв рабочий халат, она сразу же взялась за старшего брата – он все ж таки был старший… Бить нас мама никогда не умела – недаром дедушка говаривал, что она с нас гоняет мух. Но на этот раз после беседы с Янкелем-мясником мама решила не миндальничать и основательно стала колотить брата по мягкому месту. Но что это? Мама колотит, а брат смеется! Чем сильнее она бьет его, тем громче он смеется… и его смех передается мне. Так что мы оба заходимся… Тут мама остановилась и, вне себя, принялась за меня. Но получилось то же самое: она шлепает, а я смеюсь, и мой брат смеется вместе со мной. Закончилось это тем, что из моих штанов стали сыпаться на пол дрова. Моя мама остановилась изумленная. Ее красивые большие глаза, казалось, полезли на лоб. Неожиданно весь гнев ее улетучился, и она залилась звонким смехом. Так что мы все вместе смеялись до колик в животе, но при этом в маминых глазах появились слезы.
Мама
Рассказывать о своей родной матери, не теряя при этом объективность, почти также трудно, как матери рассказывать о своих детях. Наши чувства, которые мы испытываем по отношению к человеку, который нас произвел на свет, выкормил своим молоком, оберегал от опасности, от недоброго глаза, и всю жизнь, и ночью, и днем молился за наше благополучие… здесь очень трудно сохранить непредвзятость. Как говорила моя мама: «Хорошая мать, плохая мать – но все ж таки мать». И я, наверно, не смогу избежать этого греха. Особенно теперь, чем больше лет меня отделяет от моей матери, тем более величавый и красивый вырастает передо мной ее образ. И многое из того, что она мне предсказывала, от чего остерегала – «вырастешь – поймешь…», стало для меня теперь яснее и вызывает удивление и уважение за ее мудрость, за ее истинное величие.
Росла моя мать в самой гуще бедности. Даже среди бедноты Файферовской улицы, что в пригороде Балет, ее отца, моего деда, звали не иначе, как Гедалья-бедняк, а мою маму – Сару-Миндл – дочерью Гедальи-бедняка (Гедальи-капцана). Всю свою жизнь она не забывала о своем прозвище и, как мне кажется, не то что гордилась им (нечего сказать – есть чем гордиться), но, так сказать, немножко кокетничала. В разговорах, когда речь заходила о ее персоне, она часто говорила: «Иначе не привыкла дочь Гедальи-капцана». Даже в своем завещании, проникнутом мудростью и горьким юмором, она не забыла о своем происхождении: «Памятник такой, как пристало дочери Гедальи-капцана». Она была старшей из трех, оставшихся в живых дочерей в их семье. Ее мать – моя бабушка Хана – больная, измученная еврейка, была не в силах выдержать нищету, царившую в доме, и, совсем еще ребенком, моя мать впряглась в тяжелое ярмо, в воз бед и тягот и тянула его из последних сил. Не будет преувеличением сказать, что у моей мамы не было детства.
В восемь лет ее отдали, как служанку, нянчить маленького ребенка, и в то время, как ее подружки-однолетки игрались во дворе ляльками, сделанными из тряпья, маленькая Сара-Минделе нянчила на своих слабых, худых ручках живую куклу. За это она вечером получала немного еды. В двенадцать лет она с утра до вечера работала в пекарне, где выпекали мацу. Так она зарабатывала гроши и мучительные ожоги на руках. Но моя мама умела также рассказывать комические эпизоды из своего горького детства, а рассказывала она так, что мы все в доме, держась за животы, помирали со смеху.
Так, например, она однажды рассказала, как бабушка Хана одолжила у соседей полрубля для того, чтобы на праздник приготовить для своего Гедальи и его друга Мойшеле-горбуна угощение. Дедушка давно просил ее сделать чолнт[17], как у людей. Бабушка купила мясо и усердно принялась за стряпню. Трехлетняя Сара-Минделе, путаясь под ногами своей матери, по обыкновению ей помогала. Когда чолнт был уже готов, чтобы поставить его в печь, соседка для чего-то вызвала из комнаты бабушку Хану. Сара-Минделе, пользуясь этим обстоятельством, сняла на пол тяжелый казан, и начала заново готовить этот чолнт. Наутро, когда дед пришел домой вместе со своим другом Мойшеле-горбуном из синагоги, бабушка надела свое единственное праздничное платье и в белой шали торжественно поставила чолнт на накрытый стол. Дед от предвкушения удовольствия весело потирал руки. И тут случилось что-то ужасное. Бабушка подняла горшок, но вместо чолнта она оттуда вытащила вилкой… тлеющую черную тряпку. Все стояли ошеломленные. Излишне рассказывать, что тогда разыгралось в доме. Через несколько дней, прибирая в комнате, бабушка Хана своим веником, вымела из-под кровати весь чолнт.
17
Чолнт – традиционное еврейское блюдо на шаббат, в состав которого входит мясо, картофель, фасоль.