И еще одна слабость была у моего отца – шахматы. В выходные и праздничные дни он мог часами засиживаться над шахматной доской. Стоило кому-нибудь из его друзей и знакомых и даже моих молодых друзей прийти в наш дом, отец тотчас же делал им предложение: «Может, в шахматы?» Его считали сильным игроком, и редко кто из его партнеров выигрывал у него.
Да, редким человеком был мой отец, влюбленный в жизнь с неугасимой жаждой ко всему, что связано с человеческим творчеством.
Красивым был мой отец: высокий, стройный, широкоплечий, с крепкими мускулами от напряженной работы, с красивыми кудрявыми волосами, похожий на поэта. Он и мама представляли собой гармоничную пару и образец физического совершенства. И вот такой человек погиб без всякой причины от рук бериевских и ежовских убийц…
В 1925 году, будучи безработным и не в состоянии перенести жестокий антисемитизм, мой отец с несколькими своими товарищами бежал из Польши в Советскую Россию. В те годы это было не особенно трудно. Это было время «открытой границы», когда большие массы людей, видевшие в красной стране новую отчизну для себя, своих детей и внуков, двинулись в Советскую Россию. Я помню, как в зимний день, мой отец, одетый в кожух и новые сапоги, с рюкзаком на спине, обнял меня с братом и вместе с мамой вышел из дому. Скоро мать вернулась с заплаканными глазами и на наши вопросы ответила, что отец уехал к дяде (брату отца), который работал на мельнице где-то возле Петеркова.
Прошло короткое время и от отца пришло длинное письмо. Я не помню его содержания, моя мама много раз читала это письмо для родственников и друзей, которые зачастили к нам в дом после отъезда отца, и каждый раз при чтении письма они утирали слезы. В письме папа описывал все подробности своего путешествия в Россию. Польскую границу он перешел вместе со своей группой темной ночью в сопровождении одного контрабандиста, а на русской стороне они сразу же сдались советским пограничникам. После нескольких дней задержки на пограничной заставе всю группу перебежчиков выслали в Сибирь – в Иркутск, откуда отец и написал это письмо.
Мне было диковинно слушать, как мама читала о страшных морозах в Сибири, и я катался со смеху, читая рассказ отца, как на базаре в Иркутске он покупал молоко в мешке. Он писал, что работает на ткацкой фабрике и, что скоро, наверное, получит разрешение от властей на переезд в Харьков, где поселилось много его знакомых из Польши – также перебежчиков. И как только он устроится, он тотчас же начнет хлопотать, чтобы мы все переехали к нему. Так я узнал, что мой отец находится в сказочной стране, где все люди равны, и мысль, что мне предстоит вместе с мамой и братом переехать в далекую Россию с ее трескучими морозами, высокими горами и густыми лесами, которые отец так образно описывал, овладела моим естеством.
Я рассказывал об этом всем моим товарищам, и они слушали меня с широко открытыми глазами и завидовали мне. По ночам мне стал сниться один и тот же сон: в одних санях летим мы с отцом вниз с высокой солнечной заснеженной горы и громко смеемся от удовольствия.
Затем потянулись дни бесконечного ожидания. Каждый раз отец нам сообщал различные, захватывающие дух, новости о новой стране и новой жизни. Когда прошло несколько месяцев, он получил разрешение оставить Иркутск и переехать в Харьков, где немедленно приступил к работе по специальности на ткацкой фабрике «Красная нить». Плохо приходилось моей маме одной. Работать с утра до вечера и при этом воспитывать таких сорванцов, как мой брат и я. Но она все вынесла, всё вытерпела.
Так в подготовке к переезду прошло 2 года, пока отец не получил квартиру для нас, добился визы и у нас начался лихорадочный период подготовки к отъезду. Мама целыми днями бегала, как загнанная лошадь. В России ведь холодно, значит нужно теплое белье, кожушки, ботинки, меховые шапки, рукавицы. Отцу надо купить красивый костюм, и это нужно, и то нужно – шутка ли – мы ведь едем в Россию! Слава Богу, отец на все это прислал деньги. Каждый вечер к нам заходили знакомые и незнакомые люди, каждый советовал, что взять с собой, хотел передать с нами для своих близких различные вещи. Другие приходили просто повидаться, и дедушка, у которого мы жили последние месяцы перед отъездом, сердился, что двери дома не закрываются.
Наконец-то настал долгожданный день. Мы с братом, наряженные в новые одежды, сидим уже в вагоне. Я вижу через окно большую толпу знакомых, родственников, друзей. Они окружили маму тесным кольцом, каждый хочет что-то сказать, что-то пожелать и, когда остались считанные минуты до отхода поезда, мама заходит в купе с полными руками коробок, которые подарили нам провожавшие, и вместе с ней заходит дедушка. Дедушка садится, опершись красивой головой на свою толстую палку, и я замечаю, как из его блестящих серых глаз – точно, как у мамы, – скатываются слезы и текут по его длинной серебряной бороде. Для меня это в диковинку: еврей с бородой и… плачет. Мать успокаивает его и плачет тоже. Мне же радостно, как никогда, хочется петь и кричать, чтобы весь мир знал – мы едем в страну чудес, мы едем в Россию.