Не будет хвастовством, если я скажу, что наша амбулатория за несколько месяцев работы вышла на 1-е место в системе Днепровского бассейна. Об этом было заявлено в Киеве на конференции, куда меня отправили делегатом коллеги из амбулатории. Рабочие, служащие и дирекция завода относились ко мне с уважением, и очень скоро мне выделили приличную комнату, около 30 метров, в самом центре города. Через несколько месяцев должно было закончиться строительство нового дома, где мне обещали самостоятельную квартиру из двух комнат. Материально мое положение также улучшилось. Киевское начальство разрешило мне персонально получать два оклада, в то время как больше полутора окладов никому не разрешали.
К этому времени моя жена, которая в Одессе во время сдачи госэкзаменов подарила мне дочь, переехала в Херсон, где она начала работать в нашей системе. Так что, казалось, все устроилось наилучшим образом, только живи да живи. Но моя судьба всю жизнь следила, чтобы я не перебрал, и как только удавалось распрямить плечи, так я тотчас же получал по голове. Должен признаться, что всегда, даже до сегодняшнего дня, меня очень пугает, если у меня все хорошо. В таких случаях мной овладевает предчувствие, что вот ко мне приближается беда, и нередко это сбывается.
Итак, в один из осенних дней в конце ноября 1949 года меня вызвали в военный комиссариат на беседу. Напротив меня сидел солидный полковник Таврического военного округа. Листая бумаги в моем личном деле, он через толстые стекла своих мощных очков по-купечески рассматривал меня с видом, словно он собирался меня купить. Разумеется, он рылся в моей биографии, выпытывал у меня об отце, и, ничего не объясняя, отпустил на все четыре стороны. В этот же день приехала моя мама из Харькова, познакомиться со своей внучкой. Моя теща из Одессы тоже приехала. Но прежде всех меня «поздравил» военный комиссариат.
Призыв. Дальний Восток
Утром я получил повестку, где было написано черным по белому, что в течение трех дней я обязан рассчитаться с работой и выехать на Дальний Восток в Уссурийск на военную службу. Если бы луна упала с неба на землю, это меня не так бы потрясло, как это распоряжение. Как это так! В годы войны мне, молодому, вполне здоровому парню, всучили в руки волчий билет, и, когда миллионы таких, как я, клали свои жизни в боях с фашистским зверьем, меня не трогали. А теперь, в мирное время, когда я только-только встал на ноги, когда я должен оставить мою жену с грудным ребенком, лишь теперь меня призывают на военную службу… Но Херсонский военный комиссар подтвердил, что это никакая не ошибка и… будь здоров!
Я не буду передавать подробности, что делалось дома. И хотя меня посылали не на фронт, у моих близких недостатка в слезах не было…
Через три дня я выехал из Херсона, отвез мать в Харьков, из Харькова выехал в Москву, из Москвы экспрессом, в Уссурийск.
Когда я проезжал Биробиджан, у меня сжалось сердце. Перед моим взором пролетали дома, вокзал, улицы – кусок моей далекой юности, которая в этом городе так светло взошла и так печально закатилась.
Из военного гарнизона Уссурийска меня направили в воздушную армию. Тут я встретил много таких врачей, как я, ожидающих назначения в воинскую часть. В медицинском отделе штаба, просматривая мое личное дело, удивлялись, как это меня мобилизовали. В то время, хотя это не был 37-й год, я по своей биографии считался далеко не святым. Но так заведено: стоит одному дураку бросить камень в воду, и даже десять мудрецов не смогут его оттуда достать… Короче говоря, меня похлопали по плечу, и я надел на себя военную форму, и мне показалось, что вид у меня, как у «ж… с четвертого этажа», как моя мамочка говаривала. Думаю, что бравый солдат Швейк легко мог бы дать мне фору.
Вот так начался новый этап моей жизни. Кто мог тогда подумать, что этот этап продлится целых двадцать лет…
Жизнь в армии на Дальнем Востоке, оторванном от большой земли и от культурных центров, давалась мне нелегко. Лично я привык к трудным условиям, и меня они не шокировали, но через полгода ко мне приехала моя жена с дочуркой, и теперь наш быт очень осложнился. Наша часть стояла в гарнизоне у самого летного поля. В одной квартире жили три семьи. Мы жили в комнате около десяти метров без всяких удобств. Наша казенная мебель состояла из солдатской койки, столика, пары табуреток и этажерки. Моего офицерского жалования едва хватало на самый скромный образ жизни. С целью экономии я питался в солдатской столовой, где снимал пробы. К завтраку я вставал в пять часов утра. Таскать воду с далекой колонки, рубить дрова, таскать уголь, топить печь, закупать продукты – это все заполняло день после работы. Труднее доставалось моей жене, выросшей под крылышком отца и матери в оранжерейных условиях, но к ее чести, она понемногу привыкла к нелегкому быту и немало трудилась.