— Как ты здесь оказалась? — с завидным спокойствием задает вопрос Оби-Ван.
— Так же, как и ты, Кеноби, — девушка окидывает взглядом пространство вокруг, а после переводит его на бывшего джедая. — В этой дыре безопаснее, — непрямой намек на то, что происходит за пределами преступного, бедного, пустого Татуина, на котором никогда не бывает войск Империи. Поэтому Асажж и прячется в подобных местах — там, где не станут искать предателя. Даже если Дуку мертв — есть достаточно людей, желающих найти ее и убить. В этом они с Кеноби похожи. — А ты, я смотрю, времени зря не теряешь, не опускаешь рук, — ухмыляется датомирка.
— Снова твои игры? — пресекает ее саркастичное замечание бывший джедай.
— Не я к тебе подсела, не так ли? Я бы скорее спросила… что нужно тебе?
Вопросом как током по телу. Он ведь не знает, зачем это сделал, на что надеялся, подходя к незнакомцу, скрытому под плащом. Вот только себя не обмануть — подсознательно Оби-Ван знал о том, чье лицо увидит как только подойдет ближе, знал, что это Вентресс, аура которой ощущалась в Силе иначе, чем другие обитатели дешевой таверны. Он знал, но не испугался подойти ближе, позволяя прошлому проводить ножом по едва-едва начинающим затягиваться ранам. И вот острое лезвие вспарывает тонкий слой кожи, под которым скрывается рана.
Оби-Ван каким-то образом чувствовал, что не просто так его потянуло к таинственной фигуре, и он даже не отрицал того, что его именно манило к ней — к болезненному напоминанию о том, кем он был и что с ним стало. Она является частью того, что мужчина отчаянно пытается забыть, просыпаясь ночью от кошмаров. Асажж была лишь трусливым противником, бегущим с поля боя, но ровно до того дня, когда они сражались спина к спине. Когда она спасла его не ради того, чтобы убить, а потому что хотела спасти. Могла бы — убила бы его, лежащего без сознания, но она этого не сделала. И она заслужила его благодарность, ведь у Саважа и Мола были все шансы убить его тогда. Асажж не позволила.
И вот она вновь появляется в его жизни — единственная, которая, наверно, не желает его убить и единственная, от кого он не ждет подвоха и удара в спину. Такая же опустошенная и отчаявшаяся, пытающаяся не показывать своей боли. Но Кеноби-то видит.
Но он об этом не скажет, протянув лишь:
— Стечение обстоятельств.
— А вот я так не думаю, Оби-Ван, — впервые назвав его по имени, датомирка поднимается со своего места, а после бросает деньги на барную стойку. И уходит куда-то неторопливо, будто давая мужчине время все осознать, будто зная, что он просто так ее не отпустит. Асажж слишком хорошо знает его — того, кто не сдается до последнего и использует все возможности, способные остановить врага.
Кеноби несколько секунд наблюдает за исчезающей фигурой, но после понимает, что не сможет просто проводить ее взглядом. Поднимается с места, следуя ее примеру, и идет за Вентресс, которая, к его удивлению, направляется совсем не к выходу, а к лестнице, ведущей на второй этаж этого заведения, именуемый жалким подобием отеля. Загипнотизированный, неспособный себя контролировать, Оби-Ван осторожными шагами идет за девушкой, осознавая, что она опять затеяла какую-то игру. Он осознает это сразу, как только видит, как та останавливается в мрачном коридоре, а после поворачивается к нему. Даже в темноте можно разглядеть какую-то недобрую искру в глазах Вентресс, замершей на месте.
Что-то заставляет молча подходить ближе, не прерывая зрительного контакта, что-то пробуждает нечто на первый взгляд незнакомое, а прочувствовать — так будто бы родное. Слово, вертящееся на языке, слово, способное перечеркнуть разбитые войной строки забытого Кодекса, слово, как нельзя лучше подходящее для человека, знакомого с сухостью раскаленного песка и мечтающего порой лишь об одном-единственном глотке воды. Жажда. Может, в голову ударяет один маленький, почти что никакой глоток того мерзкого пойла, которое бармен опустил на стол перед ним ранее, может, Оби-Ван просто сходит с ума, умирая от извращенной, тяжелой и такой неправильной жажды, но именно он срывается первым, вжимая худощавую фигуру Вентресс в неровную, шершавую каменную стену, прислонившись настолько близко, насколько это возможно.
Руки уже как почти три года не скованы грубыми, тяжелыми цепями Кодекса, а любовь — даже самая сильная — забывается, теряясь в золотых песках Татуина, приносящих лишь боль и одиночество, и напоминающих о горечи всех утрат.
Жажда остается всегда.
В темноте изгибы стройной фигуры гипнотизируют, а тишина тяжестью давит на плечи.
— Уходишь? — в нем говорит опьяненный желанием человек. Одно слово шепотом срывается с губ, растворяясь в тяжелом и напряженном дыхании девушки. Он не даст ей уйти, просто не позволит сбежать так, как она сбегала с поля боя.
— Уйду — догонишь… — на выдохе произносит Асажж, выдыхает в нескольких сантиметрах от его губ, но не придвигается ближе. — Найдешь, как всегда находил, Оби-Ван…
— Ты всегда возвращалась…
Он целует ее не думая, ведь стоит об этом подумать и осознать реальность происходящего… прочем, зачем? Губы девушки оказываются слишком податливыми, будто бы датомирская ведьма ждала именно этого — какого-то смазанного, но все равно желанного поцелуя, ждала этого порыва со стороны мужчины, знала, что он не отпустит ее просто так. Он бы не отпустил, даже не предполагая, каким будет исход. Именно «будет», Оби-Ван на сто процентов уверен в том, что это — не тот самый долгожданный конец их тяжелого, сбитого и сухого разговора, это является лишь пугающим началом того безумия, в которое он втягивается, утонув в океане скрытых желаний.
Не существует никаких «правильно». Есть только «необходимо».
Все какое-то слишком однотипное, одинаковое, серое. Но на его сером, затянувшем всю жизнь, являющуюся жалким, одиноким существованием, отчетливо вырисовываются блекло-бордовые контуры замысловатых татуировок.
И на таких на удивление мягких губах не чувствуется ни злорадной ухмылки от удавшейся игры, ни отвращения, Асажж лишь отвечает в той же манере — резко, быстро, пытаясь утолить и свою жажду тоже. Она задыхается, сходит с ума, ощущая, как руки, сжимающие ее плечи, начинают не очень уверенно исследовать ее тело. Выступы неровной стены врезаются в спину, а Вентресс невольно отмечает, что хватка Кеноби сильнее, чем она могла подумать. А он сам требует большего, проводя языком сначала по нижней губе, потом вынуждая приоткрыть рот. Асажж не поддается — позволяет. Поцелуй становится глубже, медленнее, а языки сплетаются вместе.