Вентресс хочет чего угодно вместо серого существования в постоянной опасности. А тут столько красок за раз — еще немного и ей сорвет крышу под напором глубоких и требовательных поцелуев, и сильных рук, исследующих ее тело быстро и проворно. Да и вообще, все происходит как-то слишком быстро, будто обоим не хватало друг друга.
Чтобы открыть комнату Оби-Ван даже не отстраняется, они вдвоем наваливаются на не закрытую на замок дверь такой же пустой и темной комнаты, — маленькой, тесной, душной — а Вентресс весьма кстати закрывает ее, умудрившись неведомым для бывшего джедая образом повернуть маленький ключ в скрипящем замке. Никаких слов, в воздухе растворяются только тихие, протяжные стоны и вздохи вместе с шелестом ткани — короткий плащ Асажж летит на пол, куда-то в сторону, только Оби-Вана встречает разочарование в виде толстых слоев другой одежды, наверняка предназначенной для того, чтобы защитить кожу от солнца. Чувствуется, как девушка ухмыляется сквозь поцелуй.
Вскоре кофта из плотной ткани оказывается где-то рядом с плащом, в неизвестном углу, и уже почти обнаженная, Вентресс прижимается еще ближе к мужчине, ощущая, как грубая ткань светлой туники трется о кожу, едва-едва скрытую под тонкой майкой. Кожа у нее нежная, как-то на автомате отмечает Кеноби, когда ведет рукой вниз от ключиц до живота, а после поднимается вверх, осторожными движениями надавливая на грудь, но не проникая под такую ненужную сейчас ткань. Кожа у нее действительно на удивление мягкая, нетронутая жестким песком и солнцем, делающим ее сухой и грубой.
Оби-Ван, кажется, сходит с ума, понимая, что именно происходит, где он и кто рядом с ним, вот только отчего-то его не беспокоит ни один из этих вопросов, лишь то, что он чувствует, как его жажда уходит — чем он ближе, тем быстрее.
Для него существует только полуобнаженная девушка в темноте маленькой комнаты, а остальное отходит на второй план. Если ничего нет — разве есть что-то, что он может потерять, попытавшись насладиться уже не запретной близостью? Пустота заполняется с каждым новым поцелуем.
Становится еще жарче. Словно Мустафар с реками лавы. Жарко, душно, тяжело дышать. Голова кружится, а мысли, кажется, отключаются. Оби-Ван жадно припадает губами к длинной шее девушки, оставляя короткие поцелуи-укусы. В это же время ее проворные пальцы тянутся к кожаному ремню и слышится звон металлической застежки. Вот и все, туника с тихим шелестом падает на пол, открывая девушке взор на подкачанный торс, широкие плечи и грудь, исписанную сетью шрамов — она чувствует, прикасаясь к каждому миллиметру кожи Кеноби. И под припухшими губами чувствуются эти шрамы. Она осторожно скользит выше, опять к губам, в то время как пальцы перебирают пряди рыжих волос. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, тот едва различимый из-за сбившегося дыхания шепот — Асажж наслаждается всем этим, позволяя всей боли, представляющей из себя огромную кровоточащую рану, просто остаться на втором плане.
На это у нее будет время потом. Потом можно будет обо всем жалеть, а сейчас, когда начало положено, а точка невозврата пройдена, остается продолжать жадно целовать друг друга, срывая одежду.
Она все еще чувствует стену — уже более гладкую — спиной, а руки бегают по крепкому торсу мужчины. Ей хочется быть ближе, почувствовать хоть что-то вместо болезненного осознания, что во всей Галактике нет больше ничего, за что хотелось бы бороться. Руки опустились. И Оби-Ван такой же отчаявшийся в жизни, такой же разбитый и одинокий как она — им не нужны слова чтобы объяснить, что эта близость желанна. Спустя годы, спустя столько времени, проведенного порознь с человеком, который всегда проявлял к ней какой-то странный интерес — больше, чем как к врагу, о котором нужно знать все, они, наконец, подошли к логической развязке.
Кровать, предусмотрительно стоящая в комнате, оказывается жесткой, вот только никого это не волнует, когда они вместе буквально валяется на нее, попутно какими-то резкими, порывистыми и хаотичными движениями срывая друг с друга остатки одежды. И даже в полумраке комнаты Оби-Вану удается разглядеть то, как поблекшие линии татуировок обвивают все тело девушки в разных местах. Он не удерживается и прикасается к одной из таких линий — той, что начинается в районе бедра. И ведет прямо по ней, впиваясь пальцами в мягкую кожу. Замысловатая линия заканчивается под грудью, а рука Кеноби поднимается ближе, сжимая сначала осторожными движениями, а потом, будто бы получив разрешение, касается куда более уверенно. Руки хаотично бегают по всем доступным участкам обнаженного тела, а губы скользят по длинной шее, на которой отчетливо виднеются покрасневшие пятна, идущие дорожкой до ключиц.
Вентресс, даже не пытаясь как-то это скрыть, уже стонет в открытую как только губы добираются до груди, осторожно смыкаясь вокруг ставших вдруг до ужаса чувствительными сосков, прикусывая и оттягивая чуть вперед. А по телу дрожь после каждой подобной манипуляции с чувствительными местами. Асажж вжата в жесткую постель и лишь позволяет Оби-Вану так жадно исследовать ее тело. Ее ноги обвивают его торс, а руки теряют контроль, прикасаясь к каждому доступному миллиметру кожи. А стоит бывшему джедаю медленно, словно дразняще провести ладонью по внутренней части бедра и переместить руку еще выше, так девушка хочет выть от возбуждения, от острого желания, завязывающегося тугим узлом внизу живота. Один тихий стон обрывается глубоким поцелуем, превращаясь в блаженное мурлыканье, не хватает только прикрыть глаза от удовольствия.
Кажется, удается, наконец, принять это извращенное, пугающее, абсолютно ненормальное нечто, бывшее между ними на протяжении всех тех лет. И вместо слов, объяснений, зачем они спасали жизни друг друга вместо убийства, достаточно лишь этого безумия. Оно объясняет все красноречивее любых слов.
Ему хочется прикасаться к каждому сантиметру бледной и исполосованной шрамами кожи. Оби-Ван скользит губами по длинной шее, осторожно прикусывает кожу, и словно оставляет свои собственные метки на до безумия желанной Асажж, которая, в свою очередь, покрывает его спину сетью царапин. И она охотно делает шаги ему на встречу, и с наслаждением на лице разводит ноги в стороны, позволяя рукам мужчины спускаться ниже. Он словно дразнит ее, прикасаясь сначала лишь только подушечками пальцев к горячей, влажной плоти, и с каждым прикосновением желание окончательно сорваться, и разбить на осколки эти дурацкие прелюдия, только нарастает. Нарастает вместе со жжением по всему телу.
До костей. До чувств словно до оголенных проводов, которые нельзя трогать, но дотронуться хочется именно из-за того, что это запретно.