Чем выше я поднимался, тем сильнее дул ветер. Он пел свою осеннюю песню, смешивая смех и стенания, намекая на небывалые страсти, по сравнению с которыми наши чувства казались не более, чем ребячеством. Он влагал мне прямо в уши какие-то неслыханные, допотопные слова, подобные именам древних богов. Он собрал со всего неба блуждающие обрывки облаков и построил их параллельными шлейфами, в линиях которых было что-то, что противилось укрощению, и горы под ними казались согбенными.
Шуму ветра и широкой панораме гор удалось унять легкое смущение и робость моей души. Прогулка и погода меня взбодрили, смутное беспокойство, вызванное ожиданием встречи с моей юностью, прежде одолевавшее меня, улеглось, а сама встреча казалась не такой уж значительной.
Вскоре после полудня я остановился, чтобы передохнуть на самой высокой точке горной тропы, и мой взор, ищущий и ошеломленный, парил над широко раскинувшейся землей. Прямо передо мной теснились зеленые горы, за ними — поросшие лесом синие горы и желтые голые скалы, цепи холмов, изрезанные тысячами складок, еще дальше — острые каменные пики и бледные снежные пирамиды. У их подножия разливалась гладь огромного озера, морская синева с белой пеной волн, два одиноко скользящих легких паруса, на зеленом и буром берегу полыхали желтые виноградники, а еще — пестрые леса, бледные проселки, крестьянские дворы с фруктовыми деревьями, голые рыбацкие селения, то темные, то светлые нагромождения городских построек. Надо всем этим — гонимые коричневатые облака, а между ними — проблески глубокого, ясного, зеленовато-синего опалового неба, солнечные лучи, веером разбросанные на тучах. Все в движении, даже цепи гор как будто уплывают, и неравномерно освещенные вершины Альп — в стремительном нервном прыжке.
Вместе с бурей и облаками неслись и мои чувства, мои желания — лихорадочно и неугомонно они парили над этой ширью, обнимая снежные пики и переводя на мгновение дух в зеленых бухтах озера. Древние, дурманящие чувства, часто сопровождающие путешественника, словно мимолетные тени от облаков, окрашивали мою душу, я переживал все мои печали и потери, краткость жизни и полноту мира, безродность и поиск родины — все это попеременно, с ощущением полного растворения в пространстве и времени.
Волны постепенно улеглись, утихли их пение и шум, и мое сердце успокоилось, замерло, как птица на большой высоте.
Тепло возвратилось, улыбаясь, я смотрел на извилины улиц, купы деревьев, на башенки церквей в заветной близи; все та же земля моей прекрасной юности глядела на меня своими прежними глазами. Как солдат, ободренный чувством безопасности, с умилением прослеживает по карте маршрут своего уже пережитого похода, так и я перечитывал в осеннем пестром ландшафте книгу многих моих прекрасных сумасбродств и счастливую историю любви, некогда настоящей, а теперь ставшей для меня почти что легендой.
Воспоминания
В спокойном закутке, где широкая скала защищала от бури, я сел пообедать черным хлебом, колбасой и сыром. После двух часов дороги в горах на сильном ветру первый кусок бутерброда — огромное удовольствие; поесть досыта — это почти единственная услада, оставшаяся нам от подлинных детских радостей.
Завтра я дойду уже, наверное, до того места в буковом лесу, где меня впервые поцеловала Юлия. Это случилось во время загородной прогулки, устроенной городским объединением «Конкордия», в которое я вступил ради Юлии. На следующий день после прогулки я вышел из объединения.
Если повезет, послезавтра я ее увижу. Она вышла замуж за состоятельного торговца по имени Гершель, по слухам, у них трое детей, из них одна девочка — вылитая Юлия, и зовут ее так же. Больше я ничего о ней не знаю, но и этого более чем довольно.
Зато хорошо помню, как спустя год после отъезда писал ей с чужбины, что не надеюсь получить место и заработать денег, и пусть она меня не ждет. Она ответила, чтобы я без нужды не надрывал душу ни себе, ни ей; она будет меня ждать, пока я не вернусь, когда бы это ни произошло. А еще через полгода она написала снова, попросила дать ей свободу ради некоего Гершеля; в первый же час от досады и гнева я не стал отвечать письмом, а на последние деньги отправил ей телеграмму, в которой было четыре или пять формальных слов. Слова эти улетели за море и не получили отклика.
Как же глупо устроена жизнь! Был ли это случай или насмешка судьбы, или отчаянье придало мне отваги, но только едва любовное счастье разбилось вдребезги, как тут же пришли успех и деньги, все как по волшебству, — при вечном невезении мне вдруг повезло в игре, но это было уже ни к чему. У судьбы свои причуды, подумал я и пропил с приятелями за два дня и две ночи кошелек, полный банкнот.