– А если я не хочу! – заорал Чарли, трясясь в бессильной злобе.
– Кто ж тебя спрашивает? – удивилась шоколадка. – Или тебе, может, жить надоело? Парень! Единственная для тебя надежда уцелеть, это с визгом забиться под крылышко к инспектору, да и замереть там, как мышка в норке, безо всякого шевеления. Идти-то можешь уже?.. Нет?.. Давай очухивайся поживее. Отсюда надо сваливать, пока хозяева не приперлись. У них с правами человека такая любовь, что не только я отдыхаю, но и сама дорожно-патрульная служба сойдет за ангелочков с нимбом и крылышками и наивными глазами, не говоря уже об гангстерах из Анаконды или обширявшихся тинейджерах.
– Ага, – сварливствовал Чарли, – а твой инспектор тут же и потребует, чтобы я ему, кровь из носа, предоставил обчерниленные салфетки. И где я их вам всем возьму?
– Какие еще салфетки? На кой хрен ему сдались твои салфетки, тем более грязные, ты совсем дурак? Своих, что ли, нету у него? Чистых? Уж как-нибудь! Он у нас интеллигент, хотя ты вряд ли понимаешь, о чем это я.
– Чего же тут не понимать? – возмутился Чарли. – Тоже мне, неправильный глагол нашла, понятливая моя! Интеллигент – это который паршивый, гнилой и вшивый, и во всем виноватый, что и где бы кто ни натворил.
– Сам ты гнилой и паршивый!.. придурок… Интеллигент – это которому ты нужен не в виде мешка с переломанными костями или, тем более, дохлого трупа, а живой и вполне себе целый. По возможности, конечно. Чего это ты тут выпендриваешься про неправильный глагол? Непонятность бывает не как неправильный глагол, а как бином Ньютона, это каждый дурак знает, кретин высоколобый.
– Сама дура, – кряхтел Чарли, с натугой утверждаясь на стуле. – Такая же ты простая и незатейливая, как бином Ньютона. Тьфу на него, на бином Ньютона. Нашла непонятку. Вот неправильные глаголы – это да, это нечто, это с ума сойти. А бином Ньютона еще в неполной средней школе проходят безо всякого напряга, классе, по-моему, в шестом. С биномом разобраться, что при старенькой учительнице пукнуть – и не прикольно, и не смешно, и что она тебе сделает, тьфу. Сложность в нем есть разве что для вас, коммандосов в масках на рылах и прочих Гюльчатаев-покажи-личико, которые без мозгов, но с шустрыми ногами… Ну? И для чего оно это ему вдруг сдалось? И с какой стати? И вообще?
Черномазая шлюшка была, похоже, совершенно сбита с толку, только глазами хлопала.
– Что с какой стати и вообще?
– На кой я инспектору твоему нужен, тем более живой и в ажуре?//
– Ну, ты спросил! – вздохнула она с облегчением. – Да и не все ли тебе равно, Чарлей? Ты, однако же, сам без мозгов, хоть ни с какой стороны не Гюльчатай. Этим то, – она ткнула пальцем в Фантера, – ты уж точно нужен мертвый. А если они и оставят тебя в живых, так тысячу раз пожалеешь, что не помер. Чего расселся? Отрывай от стула свою драгоценную задницу. Сматываться пора, а нам еще надо с этим идиотом разобраться, – она снова ткнула пальцем в Фантера. – Ты у нас весь из себя лобастик яйцеголовый интеллектуал и, конечно же, не хуже нашего инспектора помешан на всяческих человеческих правах людей, ценности жизни и всем таком. Тоже, небось, не понимаешь, что свой бюстгальтер ближе телу, чем чужой бронежилет? Яйцеголовые… тьфу на вас!
Красотка разразилась длинной речью, но вот ведь какая странность – смысл этой речи был для Чарли совершенно темен, несмотря на то, что каждое произносимое ею слово по отдельности было абсолютно понятно.
– Что пялишься на меня, как крыса на таксу, придурок? – окончательно обозлилась девица. – Сам-то как думаешь, оставила бы я его живым, если бы перехватила вас еще на автостоянке, как оно с самого начала было задумано? Или ты хочешь, чтобы нам с тобой их погоня в затылок пулями кашляла? Тебе кретин Фантер нужен для мужеложеской любви, а абстрактные умозрительные популизмы вроде общечеловечьих ценностей дороже собственной жизни?
– Ах, вот ты о чем! – обрадовался Чарли, уяснив, наконец-то, смысл ее сумбурных словоизлияний. – Господи, делов-то!
Он вскочил со стула – тело, оказывается, уже вполне ему повиновалось… ну, почти… подскочил к окну, распахнул его, ухватил Фантера за плащ, поднатужился, взвалил на подоконник, перевел дух, потом выпихнул бедолагу наружу, с радостной улыбкой повернулся к девушке и… озадачился.
– Чего упялилась? Сама торопила, а сама теперь почему?
Девушка смотрела на него, и в самом деле, со смутно неодобрительным оттенком.