В комнате стало весело.
Абрамов продолжал
- Мера нужна там, где есть порка... Там-то и возникает вопрос о мере... Но если нет порки, то что же именно умерять и чем же именно умерять? Умерять слова? И умерять словами? Но тогда я вам скажу, уважаемая Елена Михайловна, что это не только жизненно, но это - просто скучно, пресно. Где нет порки, там нет и творчества, не говоря уже о воспитании. Мне кажется, что, несмотря на всю разноголосицу, все присутствующие резко отличаются от вас тем, что все готовы пороть, равно как, правда, и быть выпоротым. Вы же одна хотите быть эфирным созданием, одна хотите управлять жизнью при помощи картонного меча. Вы не понимаете, что порка есть конкретное отношение между двумя личностями, что она есть абсолютная идея в ее жизненном раскрытии. А ваши принципы гуманизма - отвлеченны; они предполагают не людей, а абстрактно-юридических субъектов. Вы любите свободу, просвещение, альтруизм, взаимопомощь. Что ж! Это не плохо. Но, любезнейшая Елена Михайловна, научитесь-ка еще и пороть людей. Наш гуманизм построен не только на любви, но и на ненависти. И мы порем тех, кого любим, чтобы их поправить, равно как порем и тех, кого ненавидим, чтобы их уничтожить. В порке - три четверти всей философии гуманизма.
- Поликарп Алексеевич, - сказала Елена Михайловна, у которой чуть-чуть порозовели щеки. - Я - инженер-гидротехник, и с меня довольно моих чертежей и расчетов...
- Вот это-то и есть ваша гибель, - воскликнул Абрамов. - Вот это-то и есть наш главный враг, когда человек не теплый и не холодный, когда он делячески ушел в свою работу и когда он только формальный аппарат для проведения любой идеи. Вы - либералка! Гнилая либералка!
- Ну, хорошо! - сказала Елена Михайловна. - Пусть я никого не порю. Но, может быть, для вас достаточно будет того, что я пользуюсь результатами чужой порки?
- Этого, конечно, не достаточно. Но больше с вас ничего не возьмешь. Покорные зрители чужой порки, это, в конце концов, не последний товар... Только помните: мера - хороша, но безмерное - тоже хорошо. Неизмеримое, неисчерпаемое, преизобильное, избыточное, это все - юно, свежо, оно набухает, рвется вверх, вширь, вперед. Не знающее меры - свободно, властно, гордо, вулканично, стихийно. Оно - революция! А мера, система, упорядоченность, степенность, это - нужно, если оно только признак зрелости, спелости и спокойного самообладания. Чаще же оно - свидетельство дряхлости, старчества, внутренней косности, ограниченности, бессильной покорности, связанности...
- Скажите: реакционности, контрреволюционности, - со смехом добавила Елена Михайловна.
- Вы уже сказали, и я могу это только подтвердить.
- Но давайте кончать! - продолжал Абрамов, все больше и больше вдохновляясь своими идеями. - Я еще не все сказал. Я считаю необходимым, в заключение, указать вот на что. Всегда человеку трудно жилось, никогда не было в истории счастливых времен. Но всегда в человеке клокотал огонь творчества, самопожертвования, восторга, а, значит, и счастья, блаженства. Всегда в человеке боролся герой с мещанином, и всегда для этого находились соответствующие социальные формы. Та форма, в которой суждено нам жить и работать, эта форма есть советский строй, и его душа, его источник диктатура пролетариата. Мы, работники Беломорстроя, знаем, как может увлекать огромное строительство, как сказочные технические задачи сделали нас из мещан героями и приобщили к всемирно-историческому человеческому творчеству.
Клубится, клокочет и бушует революционная лава. Перед нами рушатся миры в сплошную туманность, и из нее рождаются новые. Рождение и смерть слились до полной неразличимости. Скорбь и наслаждение, восторг и слезы, любовь и ненависть - клокочут в наших душах, в нашей стране. Мы гибнем в этом огненном хаосе, чтобы воскреснуть из него с новомыслиями и небывалыми идеями. Имя этому огню - мировая революция! Из него - новый космос, новая солнечная система. Тут все вы найдете свое признание. Тут все найдут свой смысл. Это не было бы мировой туманностью, рождающей космос, если бы оно не покрыло и не переплавило всех противоречий жизни. Вы, честные, но пассивные, созерцательные, но не деятельные, вы, деятельные, но не созерцательные, вы, трагические мыслители, проклинающие комедии, и вы, комические художники, которым претит все возвышенное и трагическое, все вы с своим мистическим покоем хаоса и с нервной созерцательностью в космосе, все вы и еще другие, которых бесконечность, все вы, разноголосый хор действительности, втянуты, стихийно вовлечены в смерч бытия, в ураган истории; и все вы служите ей своей жизнью, своей смертью; и вами строится человеческая история. Помните, из вас, на вас и перед вашими недоумевающими глазами вырастает из этой бесформенной и страстной музыки истории небывалое царство солнца, света и радости, в котором Беломорстрой - одно из счастливых преддверий. Только не прячьтесь, не пугайтесь, не скрючивайтесь, не залезайте за несуществующую мамину юбку. Вылезайте все! Если надо умереть, умирайте все! Верьте в чудо истории, вас воскрешающее.
Вали, вали, ребята, на простор революции, на окончание Канала этим летом! Даешь до срока!
После этих слов Абрамова раздались аплодисменты. Публика стала вставать с мест, подходить к Абрамову и дружески жать ему руку в знак признательности и благодарности.
- Постойте, постойте! - вскричал я. - Я - сейчас! И я шагнул в соседнюю комнату, схватил только что вышедший из печати и только что полученный на Медвежьей Горе том сочинений Гете и вернулся с ним в общую комнату.
- Постойте, постойте! - опять крикнул я. - Слушайте! И я начал декламировать:
"Душой в безбрежном утвердиться,
С собой, отторгнутым, проститься
В ущерб не будет никому.
Не знать страстей, горячей боли,
Молитв докучных, строгой воли
Людскому ль не мечтать уму?
Приди! Пронзи, душа вселенной!
Снабди отвагой дерзновенной,
Сразиться с духом мировым!
Тропой высокой духи ходят,
К тому участливо возводит
Кем мир творился и творим!
Вновь переплавить сплав творенья,
Ломая слаженные звенья,
Заданье вечного труда.
Что было силой, станет делом,
Огнем, вращающимся телом,
Отдохновеньем - никогда.
Пусть длятся древние боренья!
Возникновенья, измененья
Лишь нам порой не уследить.
Повсюду вечность шевелится,
И все к небытию стремится
Чтоб бытию причастным быть."
В ответ на мою декламацию тоже раздались громкие аплодисменты.
Кое-кто подходил и ко мне с благодарностью.
Было уже около 12 часов ночи, и многие стали собираться домой.
Начались прощальные приветствия, как вдруг Михайлов подошел ко мне и сказал:
- А знаете?... Я бы сказал еще кое-что... На две минуты...
Все согласились, и - Михайлов заговорил, в то время как многие уже оделись и начали слушать его стоя.
- Товарищи! Сегодня мы проделали важную работу, и этот вечер надолго останется у нас в памяти. Мы откровенно поделились своими мыслями и честно пошли на разговор с коммунизмом. Имейте в виду, что кроме Поликарпа Алексеевича среди нас нет ни одного большевика, да и Поликарп Алексеевич не коренной большевик; он - интеллигент инженер, и центральное его устремление - отнюдь не политическое. И вот мы, - хорошо ли, плохо - но приняли вызов современности, не спрятались от нее за мамину юбку, а стали ее воспринимать, переваривать, перерабатывать, твердо зная, что если какой прогресс и улучшение жизни возможно, то только через современность, а не помимо ее.. Но не все так смелы и так молоды, как мы. Каждый из нас знает сотни и тысячи человек, которые забились на тихие места в библиотеки, в музеи, в технические конторы, в научные и художественные учреждения. Сотни и тысячи интеллигентов сидят сейчас по наркоматам, делая "нейтральную" (как будто бы у нас можно делать "нейтральную" работу и тем утешая себя, что они-де неповинны в большевизме и революции. Это жалкая, трусливая толпа не имеет силы заглянуть действительности в глаза. Она все еще выжидает по календарю, когда придет какой-то Николай Николаевич и спасет их мелкие, шкурные интересы. Они осуждают нас за то, что мы имеем глаза и уши и что мы, хотя и не будучи большевиками, но работаем вместе с ними для достижения лучшего будущего. Вся эта трусливая мразь изменяет своим идеям при первом же натиске, но покамест их революция щадит, они наивно верят в свою чистоту и осуждают нас. Но оставим интеллигенцию. Я знаю многих писателей, ученых, переводчиков, крупных и мелких литераторов, даже коммунистов, которые сидят в столицах в чистых квартирах, имеют сытое брюшко и пописывают об успехах советской политики, техники и экономики. Партия старается гнать их на производственную работу, чтобы их слова не оставались пустой, хотя бы и правильной теорией. Но даже и партия не всегда может обойти их изворотливость. Всем этим гражданам мы скажем: кто не поработал на большой советской стройке, тот не знает, что такое революция, что такое коммунизм, что такое советская власть; и тот не поймет, как жизнь и смерть, наслаждение и скорбь воссоединяются в одном общем потоке всемирно-исторической мистерии человечества. Если бы я имел власть, я бы запретил всякому, - все равно, друг он или враг, - писать или говорить о марксизме, если он не побывал на большом производстве, причем побывать туристом или экскурсантом в течение нескольких дней, это не имеет никакого значения. Кто не поработал сам в течение нескольких лет в самой гуще производства, тот не имеет права судить ни о какой революции, ни о каком коммунизме и, в частности, не имеет никакого права критиковать нас, - друг ли он марксизма или враг. Руки прочь от жизни, раз вы сами испугались ее сурового лица и спрятались в темный погреб, когда грянула гроза революции! Мы - не большевики и вполне отдаем себе отчет, что, может быть, никогда ими не будем. Но в наших жилах бьется горячая кровь всемирно-исторической трагедии человечества; мы - творцы истории, а история, это ведь тот же гераклитовский поток, жизнь и смерть, бдение и сон, юность и старость одно и то же. И вот почему мы на Беломорстрое! Вот почему мы любим в нем каждую голову шлюза, каждый мостик на плотине, каждый щит на воротах. История, это - сладострастное наслаждение бытием. А вечное... Вечность есть дитя играющее, сказал Гераклит. И вот чему научил нас Беломорстрой! А вы скопцы, гниющая каличь, бессильно-злобные останки жизни! История, это сказка, и действительность фантастичнее всякого Гофмана и Эдгара По. А вы...