— Она меня рассердила и, в наказание за это, я ей сказала, что не позволяю взять с собой в сад тележку для куклы.
— Что же ответила тебе Дорочка?
— Она ничего мне не ответила, но, как только я вышла из комнаты, негодная девчонка принялась рассуждать вслух сама с собою. Ты знаешь, ведь, что она зачастую так делает?
— И что же она сказала?
— Она сказала: надо быть терпеливой и как-нибудь мириться с матерью, которую послал ей Господь Бог во испытание.
По воскресным дням девочка эта завтракает вместе с нами. Ко мне зашел как раз тогда один из приятелей; мы разговорились с ним о политике и я до такой степени заинтересовался беседой, что, отодвинув тарелку в сторону, нагнулся вперед и облокотился обеими руками на стол.
Дорочка имеет привычку произносить свои монологи шепотом, достаточно внятным для того, чтобы его можно было расслышать даже сквозь рев самой бешеной бури. На этот раз до моего уха явственно дошли её рассуждения: «Я должна сидеть прямо и не облокачиваться на стол. Так, делает только грубое, неотесанное мужичье».
Я пристально взглянул не нее, но она сидела чинно и смирно, с самым невозмутимым видом и как будто созерцала что-то находившееся в неизмеримом от неё расстоянии. Мы все, разумеется, переглянулись между собою и приняли надлежащий серьезный, строгий вид, но только разговор у нас после того уже не вязался, Когда ребенка увели, мы стали подшучивать над его замечаниями. На самом деле, однако, все чувствовали, что в смешном положении оказывалась не Дорочка, а мы сами.
Мне очень бы хотелось явственнее вспомнить раннее свое детство. Тогда только удалось бы мне, наверное, узнать, действительно ли дети до такой степени наивны, как нам это кажется.
В числе моих знакомых была молодая недурненькая собою американка, чуть не до смерти надоевшая мне нескончаемыми рассказами о зверском обращении с ней её мужа. Наконец она подала на него жалобу в суд и потребовала развода. Требование её было уважено, и мы все имели удовольствие поздравить хорошенькую американку с освобождением от уз ненавистного брака. После того мне, в продолжение нескольких месяцев, не доводилось с нею встречаться, или что-либо о ней слышать. Затем неожиданный случай свел нас опять вместе. К числу довольно трудных задач, налагаемых на человека жизнью в обществе, принадлежит решение вопроса: о чем именно следует начать разговор при неожиданной встрече с давнишними знакомыми? Каждый кавалер и каждая дама хотят, во что бы ни стало казаться симпатичными и умными, а это затрудняет между ними беседу, так как, вообще говоря, мы, грешные, вовсе не умны и не симпатичны. Впрочем, это, с моей стороны, совершенно излишнее отступление. Я в данном случае, разумеется, принялся говорить с американкой о бывшем её супруге и не нашел ничего лучшего, как осведомиться о том, каково ему живется:
— Надеюсь, что недурно! — отвечала она.
— Уж не женился ли он опять?
— Да, женился,
— Поделом и ему, и его жене! — воскликнул я.
Как уже упомянуто, моя американка была очень недурненькой молоденькой еще дамочкой, так что мне естественно хотелось к ней подслужиться. Поэтому я продолжал:
— Женщина, которая вышла замуж за такого человека, зная его прошлое, без сомнения, сделает его несчастным, а мы, в свою очередь, можем с уверенностью рассчитывать, что он заставит ее проклинать день и час её рождения на свет Божий.
Моя приятельница обнаружила стремление защищать бывшего своего тирана и возразила:
— Надо полагать, что он значительно исправился.
— Что за вздор. Такой человек, как он, никогда не может исправиться. Негодяй негодяем и останется!
— Тише! Прошу вас не отзываться так о нем в моем присутствии!
— Отчего же… скажите на милость! Вы сами, ведь, изволили называть его негодяем и подлецом.
— Это было очень дурно с моей стороны, — созналась она, покраснев до ушей. — Боюсь, что, в тогдашних недоразумениях между нами, не один он заслуживал порицания. Мы оба держали себя довольно безрассудно, и надеюсь, что это послужило нам обоим хорошим уроком.
Я молчал, ожидая дальнейшего необходимого разъяснения.
С этими словами она убежала, оставив меня почти оцепеневшим от изумления.
По здравом размышлении, я, однако, нахожу теперь, что предприимчивый англиканский священник, который устроил бы маленькую часовенку на лондонской набережной, рядом со зданием судебных учреждений, мог бы зарабатывать хорошие деньги, соединяя вновь узами брака только что разведенных супругов. Один из моих приятелей, в бытность свою ответчиком по бракоразводному делу, сознавался мне, что никогда не любил своей жены сильнее, чем в нижеследующие два момента: когда она с ним разошлась и затем, когда она явилась в суд, чтобы дать против него показание.
— Странные люди, вы, мужчины. Вы, по-видимому, никогда не знаете сами, чего хотите! — сказала как-то в моем присутствии одна очень неглупая дама.
Она вообще была не расположена к мужчинам, и я не порицаю ее за это, так как и сам иногда чувствую себя ими недовольным. Особенно сильное негодование вызывает во мне один мой знакомый, который говорит одно, а делает другое; рассуждает, как праведник, а поступает, как безумец. Зная, как отличить дурное от хорошего, он, тем не менее, выбирает дурное. К чему, однако, о нем распространяться. Когда-нибудь он станет таким, каким ему следует быть. Тогда мы уложим его в хорошенький ящик, сделанный как раз по его мерке, заколотим этот ящик крышкой и спрячем его в укромное местечко, неподалеку от знакомой мне церкви, после чего можно будет уже поручиться за дальнейшее смирное и добропорядочное его поведение.
Собеседник только что упомянутой дамы, пользовавшийся тоже репутацией довольно умного человека, возразил ей с улыбкою:
— Я не вижу, сударыня, ни малейшего основания порицать нас за то, что мы не знаем самих себя. Сознаюсь, что я не знаю собственного своего «я»; во всяком случае, мне не нравится и то немногое, что я о нем знаю. Смею уверить, что у меня более причин быть им недовольным, чем у вас, так как я ни под каким видом не могу отделаться от внутреннего своего «я» и должен мириться с ним, так или иначе. Вам следовало бы не порицать меня, а пожалеть обо мне.
Порою мне кажется завидной участь древних отшельников, относившихся к задачам жизни с такой мужественной трусостью. Мне случается иногда мечтать о существовании, свободном от тысячи мелочных уз, привязывающих нашу душу к различным колышкам в стране лилипутов… Быть может, в пустыне мне удалось бы приблизиться к состоянию идеального человека. Там мелькнуло бы у меня, пожалуй, сознание действительных целей и смысла жизни.