11
О парламенте я вынес впечатление, что члены его не так сильны в ораторском искусстве, как в качестве _слушателей_; в столь многочисленном собрании может быть мало Красноречия (в конце концов, в древности насчитывалось лишь _два_ великих оратора, а в наше время, мне думается, их _еще меньше_); но должна быть закваска разума и здравого смысла, позволяющая _знать_, что правильно, хотя бы они и не умели хорошо выразить это.
14
Однажды М. Г. Льюис предложил Шеридану пари. "Я ставлю крупную сумму, мистер Шеридан, ровно столько, сколько вы _мне_ задолжали как антрепренер за постановку моего "Призрака в замке". "Никогда не держу пари на большие суммы, - сказал Шеридан. - Я лучше поставлю _очень маленькую_: ровно столько, сколько пьеса стоит!"
18
Как-то Льюис сказал мне: "Почему вы говорите с венецианцами на венецианском диалекте (я говорил как умел и, вероятно, не очень блестяще), а не на обычном итальянском?" Я ответил, что это отчасти привычка, отчасти желание быть лучше понятым. "Может быть оно и так, - сказал Льюис, - но по мне это все равно, что обращаться к ирландцам с _ирландским акцентом_".
24
Кэррен! Вот человек, который более всего поразил меня. Что за воображение! Я никогда не встречал ничего подобного.
Его _опубликованная_ биография и напечатанные речи не дают _никакого_ представления об этой личности - ни малейшего. Это настоящая машина Воображения, подобно тому как Пирона кто-то назвал "машиной для эпиграмм".
Я недолго встречался с Кэрреном - только в 1813 г., но встречал его и дома (он приходил ко мне), и в обществе - у Макинтоша, в Холланд-Хаузе и пр., и пр., и он поражал даже меня, видевшего в свое время множество замечательных людей.
25
Несколько месяцев назад ко мне приходил молодой американец по фамилии Кулидж - он умен, очень красив и на вид не старше двадцати лет. Несколько романтичен, но к юности это идет, и большой любитель поэзии, как можно заключить из того, что он пробрался в мою берлогу. Он привез мне привет от старого слуги нашей семьи (Джо Меррея) и сообщил, что _он_, Кулидж, купил в Риме у Торвальдсена копию моего бюста, которую хочет отправить в Америку. Признаюсь, что я был больше польщен юношеской восторженностью заокеанского посетителя, чем если бы мне решили воздвигнуть статую в парижском Пантеоне (еще на моей памяти императоров и демагогов сбрасывали с пьедесталов, а имя Граттана стерли с таблички на дублинской улице, названной в его честь); так вот, я был больше польщен этим потому, что это было выражением _личного_, а не _политического_ интереса - просто чистым и теплым чувством юноши к полюбившемуся поэту, без чего-либо корыстного или показного. Вероятно, это стоило дорого. Я не заказал бы Торвальдсену ничьего бюста - кроме Наполеона, или моих детей, или какого-нибудь "нелепого женского пола", по выражению Монкбарнса, или моей сестры. Могут спросить, почему я в таком случае позировал для своего собственного бюста. Отвечу, что сделал это по усиленным просьбам Дж. К. Хобхауза, есквайра, и ни для кого другого. _Портрет_ - иное дело, портреты пишут со всех; тогда как бюст кажется претензией на _бессмертную_ славу, а не просто чем-то, что мы оставляем на память близким.
26
Одним из наиболее интересных собеседников, каких я знавал, был Скроп Бредмор Дэвис. Хобхауз также очень силен по этой части; но для человека, который может обнаружить свои таланты и в других областях, а не только в беседе, это не столь важно. Скроп был неизменно находчив и часто остроумен, Хобхауз - столь же остроумен, но не всегда так же находчив, потому что более застенчив.
28
Когда Браммель был вынужден уехать во Францию (после истории с беднягой Мейлером, - которого с тех пор прозвали "Дик-Истребитель франтов" - а все вышло из-за денег, долгов и тому подобного), он не знал французского языка и обзавелся грамматикой, чтобы его изучать. Нашего друга Скропа Дэвиса спросили, каковы успехи Браммеля во французском языке; он ответил, что "Браммель, как Наполеон в России, споткнулся на пороге". Я поместил этот каламбур в "Беппо", считая "такую мену честной, а не тайным, постыдным воровством"; потому что Скроп не раз блистал на званых обедах (как сам в этом признавался), повторяя, в качестве своих собственных, некоторые из шуточек, которыми я встречал его утром.
34
Что касается славы (я разумею славу при жизни), то на мою долю ее досталось довольно; - вероятно - нет, даже _наверное_ - больше, чем я _заслужил_. Мне не раз пришлось убедиться, в какие отдаленные и неожиданные места проникает иногда имя и производит впечатление. Два года назад (или почти три, так как это было в августе или июле 1819 г.) я получил в Равенне письмо, написанное _английскими_ стихами и посланное из _Дронтхейма_ в Норвегии каким-то норвежцем, со всеми обычными похвалами и т. д. Оно хранится где-то в моих бумагах. В том же месяце я получил из Гамбурга приглашение в _Голштинию_, помнится, от некоего мистера Якобсена; от него же пришел перевод песни Медоры из "Корсара", сделанный одной вестфальской баронессой (не "Тондер-тон-тронк"), с приложением собственных ее стихов, посвященных моей жене (очень милых, в духе Клопштока), и их прозаического перевода. Поскольку они касались _жены_ больше, чем меня, я послал их ей, вместе с письмом мистера Я[кобсена]. Было странно, живя в _Италии_, получить приглашение на _лето_ в _Голштинию_, от совершенно незнакомых людей. Письмо было послано в Венецию. Мистер Я[кобсен] писал мне о "диких розах, цветущих летом в Голштинии"; отчего же тогда кимвры и тевтоны покинули свою родину?