Губы у Феди Ласточкина задрожали, он повернулся лицом к стенке.
— А все потому, что мать не слушаешь, — сказала Пелагея Петровна. — Говорила я: какой он тебе друг? Из начальников начальник! А ты кто?
— Эх, мамаша, мамаша! Ничего вы не понимаете! За Днепром, помню, попали мы с ним в переплет. Только переправились на тот берег, «юнкерсы» нас и защучили. Мы — в канаву. Николай Иванович мне кричит: «Держись, Федя! Сейчас он даст нам прикурить». А я ему: «Если он, товарищ полковник, с пикирования будет кидать, мы, безусловно, имеем шанс закурить, а так… авось дальше поедем некурящими». Только я это сказал, он ка-ак пикнет на нас — и бросил «сотку». Тут меня в первый раз ранило… Николай Иванович со мной тогда как родной отец… Перевязал, сам за баранку сел и в госпиталь отвез. Степка Никитин к нему ловчил навсегда в шоферы, а он сказал: «Нет, вернется из починки Федя Ласточкин, я его опять к себе возьму». Он меня, мамаша, за лихость любил, а за квалификацию уважал… Я, бывало, и по целине и по проселкам. Он только смеется! «Тебя, Федя, взять с твоей машиной живым в небо — ты и там по облакам пойдешь чесать, все небесное народонаселение разгонишь!..»
Долго рассказывал Федя Ласточкин матери про свою фронтовую жизнь, про Николая Ивановича, про бомбежки и обстрелы, а чувство обиды не исчезало, и горечь, которой до краев было полно его простое сердце, искала выхода.
Тогда он стал ругать секретаршу, не пустившую его к бывшему полковнику. Ругал он ее шепотом, чтобы мать не слышала, расстраиваясь еще больше при мысли, что все эти заковыристые словечки, полнозвучные эпитеты не сказал вовремя и теперь уже секретаршу не заденет его запоздалое острословие.
Вдруг в дверь постучали. Пелагея Петровна пошла отворять и вернулась бледная, с испуганным лицом.
— Довоевался, Аника-воин! — сказала она сыну. — Милиционер пришел. Требует тебя немедленно! Ох, будет тебе теперь! Пропишут тебе ижицу за характер твой характерный!
— Не пойду я! — буркнул Федя, не поднимаясь с кровати. — Ничего я такого не сделал!.. Подумаешь, овцой ее назвал… Овцы очень даже полезные бывают. Это не протокольное слово — «овца»!
— Я сказала ему, что ты заболел, лежишь.
— А он что?
— А он говорит: «Велено немедленно доставить!»
…У ворот домика, где жил с матерью Федя Ласточкин, стоял новенький, блестящий ЗИС. Федя сел рядом с шофером. Лицо у него было строгое, сосредоточенное, губы поджаты.
— Не волнуйтесь, мамаша! — сказал он перепуганной насмерть Пелагее Петровне. — Еще раз вам говорю: это не протокольное слово — «овца».
…Когда Федя вошел в приемную Николая Ивановича, секретарша с заплаканными глазами говорила по телефону. Увидев Федю, она положила трубку, не окончив телефонного разговора, и сказала:
— Вы думаете, я бесчувственная? Я не бесчувственная, товарищ Ласточкин. Но если я не буду регулировать прием, Николаю Ивановичу некогда будет работать.
Прошел час. Федя Ласточкин все еще не выходил из кабинета Николая Ивановича. Бывший шофер сидел в кресле, вытянув несгибающуюся в колене правую ногу, и влажными, преданными глазами глядел на бывшего полковника, у которого из-под рукава пиджака виднелась черная тугая перчатка протеза.