— Нет, наши. Он полицаем был, а сбежать не успел — застукали его. Вот она и воет: хоть и иуда, а все ж таки муж. Супруг!
— Слушай, дед, ты знаешь, где наши стоят?
— Я даже и того не знаю, кто ваши, а кто не ваши! — сказал дед, намереваясь закрыть окно.
— Обожди! — сказал с прежней строгостью политрук. — Ты что — сомневаешься? Не видишь, чья форма на нас?
— В одежде вашей я не сомневаюсь! — неопределенно сказал дед.
— Тогда на, гляди документы!
Политрук достал из кармана гимнастерки свое удостоверение и подал деду в окно. Дед долго елозил по документу бородой и глазами, потом, смягчившись, отдал его политруку и сказал шепотом:
— Поищите в том лесочке! — Он показал рукой на черневшую вдали сосновую рощу и с треском захлопнул окно.
В сосновом лесу мы нашли то, что нам было нужно. Начальник политотдела бригады, замороченный, охрипший, по всем признакам смертельно усталый батальонный комиссар, все разговоры с нами отложил до утра, распорядился, чтобы нас покормили и широким гостеприимным жестом показал на зеленый мох у красавиц сосен:
— Располагайтесь по-солдатски: кулак под голову, шинель на голову. В палатках «местов нет»!
Нет так нет! Мы поужинали и, решив, что утро вечера мудренее, улеглись по-солдатски на земле-матушке. Вскоре я собственными ягодицами ощутил, что земля-матушка не только поката, как сказал поэт, но и жестковата. Тем не менее я уснул и проснулся лишь утром.
Политрук — лицо его было помято от неудобного сна, но сам он был уже на ногах, бодр и полон энергии — сказал мне:
— Я уже поговорил с батальонным комиссаром. Вас сейчас отведут к мотострелкам — это тут же, в лесу, — там у них есть лейтенантик, фамилию его вам скажут, три немецких танка подбил гранатами, не дал им прорваться. Герой! Потом поедете к танкистам. Ночевать будете у них, утречком они дадут провожатого, и пойдете на передовую в окопы. Но тут сейчас полное затишье, ничего интересного не увидите.
— А вы?
— У меня свои дела и свои темы! — сказал политрук. — Идемте!
Лейтенант с кроткой фамилией, если не ошибаюсь, Голубь — румяный, мило застенчивый юноша, почти мальчик, оказался московским студентом одного из технических институтов и к тому же классным спортсменом. Выпытывать у него подробности боя было очень трудно, потому что лейтенант закидал меня встречными вопросами.
— Вы давно из Москвы? Не знаете, как там наше Замоскворечье? А театры работают? А как Большой театр охраняется от воздушных налетов? Правда, что он в таком камуфляже, что сверху не узнать, что это и есть Большой?
Все же мне удалось исписать почти весь блокнот, и мы с лейтенантом расстались друзьями.
К танкистам я приехал, когда уже стемнело. Они стояли на берегу мелкой речушки, быстрой и очень холодной. Их машины были замаскированы копнами сена и ветками. Высокий офицер привел меня в избу, представил своим товарищам и сказал мне:
— Давайте так договоримся: ничего мы вам рассказывать не будем, а вот вы будете. Почитайте ваши рассказы, говорите, о чем хотите, короче — у нас сегодня вечер отдыха. Понятно?
— Понятно! — сказал я, внутренне радуясь тому, что, уезжая из домика лесника, сунул в вещевой мешок на всякий случай книжку своих рассказов.
Много я выступал на своем веку и перед разными аудиториями, но этот литературный вечер никогда не забуду! Потом был ужин — мужской солдатский ужин с солеными анекдотами, с добрыми шутками, с рассказами моих новых друзей из их боевой жизни. Я не записывал их рассказы — это было бы бестактно. Тут же я получил гонорар за свое выступление — командир танкистов отчислил в мою пользу свои законные армейские сто граммов водки! А утром начались неприятности. Мы с командиром танкистов умылись на берегу и почистили зубы ледяной речной водой. По-прежнему было тихо, лишь иногда эту тишину рвали одиночные выстрелы или короткие пулеметные очереди: передовая там, вдали за речкой, жила своей жизнью. Мы возвращались в избу, и вдруг я увидел своего политрука, мчавшегося мне навстречу. Мы поздоровались.
— Я получил приказ редактора через армейскую связь немедленно отправить вас с Шараповым в редакцию, — сказал политрук с непроницаемым видом. — Я останусь здесь, а вы — собирайтесь.
— В чем дело?
— Не знаю. Наверное, специальный номер будут готовить, и ваше перо понадобится. Шарапов все знает. Вон он стоит.
Он показал мне на нашу полуторку, слегка замаскированную сосновыми ветками, стоявшую у избы.
И вот мы с Шараповым катим под Брянск. Погода резко и сразу испортилась, пошел дождь, сначала мелкий, нудный, потом он превратился в ливень. Карты с нами не было, и мы сбились с дороги — желтые раскисшие ее суглинки хватали нас за колеса, мы застревали, кое-как вылезая из колдобин и ухабов, и катили дальше. На одном таком треклятом перегоне мы догнали небольшую группу — их было человек десять — двадцать солдат-пехотинцев во главе со старшиной, скуластым, серьезным, даже суровым мужчиной в черной мокрой пилотке, в разбухшей от дождя шинели, с автоматом на ремне через плечо.