Митлин действительно на следующий день отправился в Брянск — в командировку. После обеда наша изба опустела. Сотрудники разбрелись по своим делам.
Воловец ушел к начальнику политуправления фронта. У меня наметился свободный часок, и я залез на сеновал тут же, в избе, и решил, пока суд да дело, вздремнуть. Только я устроился поудобнее, как началась бомбежка. Взрывы бомб следовали один за другим. Изба лесника ходила ходуном. Нужно было выйти наружу и укрыться в щели, но я так уютно устроил свое бренное тело в душистое, мягкое сено, такая истома охватила меня, что я продолжал валяться на сеновале в сладком полузабытьи. Вдруг внизу на столе Митлина зазвонил телефон.
Я слез с сеновала и снял трубку.
— Попросите Ленча! — сказал незнакомый голос.
— Ленч слушает!
— Леонид Сергеевич, только что при въезде в Брянск тяжело ранен Митлин. Он попал под бомбежку, ему оторвало ногу. Вы, кажется, знаете хирурга Вишневского? Найдите его и попросите, чтобы он сейчас же приехал в госпиталь, он знает в какой. Действуйте быстро!..
На секунду я оторопел. Вот тебе и наша лесная идиллия!
Я выбежал из избы лесника. Боже мой, где же искать Вишневского, тогдашнего нашего фронтового хирурга?!
Я быстро пошел по направлению к землянкам штаба фронта и вдруг — так бывает только во сне или в кино — увидел пробирающийся по лесной дорожке пикап и в нем Александра Александровича Вишневского. Я закричал что есть силы:
— Александр Александрович!
Вишневский обернулся, увидел меня, тронул шофера за плечо. Пикап остановился.
Через три часа в сумрачную, притихшую избу лесника (все уже знали о ранении Митлина) вошел Вишневский. Я вздрогнул, увидев его осунувшееся, хмурое лицо и черные тени под запавшими глазами. Гимнастерка его пропотела насквозь.
Он обратился ко мне, сказал:
— У тебя коньяку нет случайно?
Коньяк у меня был — на днях прислали посылку из Москвы.
Я достал из чемодана бутылку, налил полстакана. Хирург выпил одним глотком и сказал, ни на кого не глядя:
— Он умер на столе. Я ничего не мог сделать. Газовая гангрена при плохом сердце.
Митлина все любили. Он был добрым, скромным человеком, настоящим советским газетчиком.
Дней через пять после его смерти массированным ударом вражеской авиации Брянск был разрушен и сожжен почти полностью.
ФРОНТОВЫЕ СКАЗКИ
КОМАР
Был у фашистов непобедимый генерал фон Пфуль — отчаянной храбрости мужчина и очень спесивый.
Сам толстый, словно боров, голова плешивая, гладкая, как блюдце, зубы — сплошь золотые.
— Я, — говорит, — десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Нету сильнее меня генерала на свете.
Он на отдыхе находился, этот самый фон Пфуль. Сидел во Франции, жрал сардинки с сардельками, шампанским запивал.
Вот однажды вызывает его к себе Гитлер и говорит:
— Дела мои на Востоке швах, ниже среднего. Придется вам поехать в Россию, пособить мне воевать, поскольку вы десять стран покорили, сто городов пожгли, тысячу деревень с землей сровняли и сильнее вас нету генерала на свете.
— Рад стараться! — отвечает Гитлеру фон Пфуль. — Правда, я свои мимомуары только до пятой из десяти покоренных мною стран додиктовал, но это ничего, покорю одиннадцатую и тогда уже все сразу, одним махом, и додиктую.
Прикатил он к нам в Россию и попал аккурат на такой фронт, где леса, да болота, да комарья туча. Зайдешь в чащу — кругом все так и звенит. Только успевай руками махать — от комариков отбиваться.
Созвал фон Пфуль генералитет, объявил:
— Я десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Сильнее меня нету генерала на свете. Вот как перед истинным богом клянусь вам, что я в три дня русских одолею.
Один пожилой фитьмаршал, седой весь, как старая крыса, говорит ему:
— Довольно странные ваши речи. Мы здесь два года сидим, ничего сделать не можем, а вы… в три дня! Посмотрим!