…У сарая, за штабом, хмуро толпились люди. Молча смотрели они на своего односельчанина, лежавшего лицом вниз на снегу, побуревшем, ноздреватом от впитавшейся крови. Две женщины держали под руки Матрену — жену Прохора. Она тоже молчала, глаза у нее были неподвижные. Молчал и немецкий часовой с каменно-равнодушным лицом (он не позволял взять тело расстрелянного), и только Васькин Пират — косматый желтый пес, сидевший на снегу напротив трупа, — тоскливо и настойчиво выл, подняв к низкому темному небу оскаленную добрую морду.
Невыносим был этот собачий вой для тяжело молчавших людей. Ваське показалось, будто ледяной ветер прошелся по его волосам, подняв шапку. Он хотел убежать и не мог: ноги стали чугунно-тяжелыми. А собака все выла и выла, и тогда часовой, зябко передернув плечами, вдруг вскинул автомат и, не целясь, разрядил его прямо в воющую собачью пасть.
Люди с криком шарахнулись прочь. Из штаба на крыльцо вышел другой солдат, посмотрел на околевавшую собаку, ухмыльнулся, что-то сказал часовому и вдруг, громко топоча сапогами по обледенелым ступенькам крыльца, быстро сбежал вниз и деловито стащил валенки с ног расстрелянного Прохора.
Васька громко заплакал и побежал домой.
В этот день обер-лейтенант Вильгельм Хайн получил письмо из Лейпцига, от жены. Письмо было наивное и грустное — оно растрогало обер-лейтенанта. К письму была приложена фотография: жена снялась с сыном. Маленький Отто Хайн сидел на коленях у матери. В руках он держал игрушечную пушку. Обер-лейтенант улыбнулся: маленькая пушка была точной копией его зенитки. Отлично делают детские игрушки в городе Лейпциге!
Обер-лейтенант выпил лишний стаканчик французского коньяку. Ах, черт бы побрал эти печальные русские снега, эту проклятую стужу, эту огромную, непонятную, могучую страну, которую он, Вильгельм Хайн, должен завоевать и сделать покорной! Обер-лейтенант выпил еще коньяку.
А эти русские мужики! Что у них на душе? О чем думает, например, эта баба — его квартирная хозяйка? Она кажется тихой и рабски покорной, а может быть, она связана с партизанами, скрывающимися в лесах? А, все ерунда!.. Их надо дрессировать, как животных. Да, как животных! А дрессировщик должен уметь владеть не только бичом: он подчиняет себе животное и лаской.
— Комм гер, — сказал обер-лейтенант матери, утешавшей в своем уголку за печкой хныкавшего Ваську. — Поди сюда!..
Мать подошла, поклонилась.
Вильгельм Хайн показал ей фотографию жены и сына.
— Фрау Хайн, — сказал он ласково, — жена. Это мальчик. Майн зон.
— Красивенькие! — сказала мать.
Васька выглянул из-за печки. Обер-лейтенант увидел его, поманил пальцем, улыбнулся.
— Ди клайне анималь[13], — обратился он к Ваське. — Комм гер. Поди сюда!..
Васька спрятался. Мать сказала строго:
— Иди, когда зовут!
Васька вышел из-за печки, остановился в двух шагах от обер-лейтенанта. Стоял, опустив нечесаную белую голову, рассматривая носки своих огромных заплатанных валенок.
Обер-лейтенант отломил от шоколадной плитки кусочек, протянул мальчику, сказал ласково:
— О, ти бравый парень есть!.. Будем з тобой учить немецкий язык? Да?..
Васька молчал.
— Говори: германский зольдат ист гут! Германский зольдат карош! Дам шоколад!
Васька молчал.
— Робеет, — сказала мать.
— Говори, — ласково повторил обер-лейтенант. — Шоколад карош!..
Васька поднял голову, И обер-лейтенант даже вздрогнул: такая жгучая, недетская, ничего не прощающая ненависть поглядела на него из глубины потемневших бирюзовых девятилетних глаз.
— Германский солдат нихт гут! — звонко выкрикнул Васька.
Обер-лейтенант сдвинул брови.
Мать побледнела.
— Что с тобой, Васенька?!
— За этот слова я буду тебя наказывать! — сказал обер-лейтенант. — На час на мороз!.. Это есть штраф.
Он встал, взял Ваську за шиворот, как котенка, пинком ноги открыл дверь и, выйдя на крыльцо, выбросил Ваську прямо в сугроб. Потом он вернулся в избу и сел на лавку. Мать метнулась за печку, схватила Васькин полушубок.
— Не замера бы! — сказала она жалобно. Обер-лейтенант остановил ее движением руки, вышел на крыльцо, крикнул в пустоту:
— Час прошель. Марш домой!..
И вернулся в избу. Следом за ним шмыгнул за печку и Васька. Тогда обер-лейтенант опять взял кусочек шоколаду (дрессировщик должен быть настойчивым!), позвал Ваську:
— Комм гер!
Снова нехотя вышел Васька из-за печки, встал, опустив голову.
— Германский зольдат ист гут! — сказал Вильгельм Хайн. — Говори! Дам шоколад!..