— Уйди ты, Андрей, из лесу, покайся, — заговорил мягко и убедительно князь.
Но разбойник резко тряхнул головой.
— Полно пустое болтать! Одна Головану дорожка — лес темный, одни товарищи — душегубцы. А вот что, князь… Провожу-ка я вас до опушки, чтобы с пути не сбились. А там уже и село недалеко…
По редевшему чем ближе к опушке лесу медленно в лучах занимающейся зари двигались трое путников. Аннушка и князь были на конях, а Голован ловко и быстро шагал по глубокому снегу в своих широких лаптях. Его грубое лицо было непривычно оживлено, и изредка на его губах появлялась какая-то неумелая, но добрая улыбка. Князь сиял от радости и ласково разговаривал со спутниками, вдыхая с наслаждением свежий воздух широкою грудью. Лицо красавицы Аннушки то светилось надеждой и счастьем, то омрачалось страхом за будущее. Ее глаза печальным взглядом следили за братом и словно хотели прочесть на этом обветренном, загрубелом лице то, что ожидало дикого разбойника Брынских лесов. «Серый» пофыркивал, похрапывал, бодро справляясь с сугробами. Мороз крепчал.
— Не горюй, сестра! — бодро говорил Голован. — Я еще на своем веку погуляю. Может, еще и свидимся!
— Ты, чай, к ней в обитель заглянешь, — шутил развеселившийся князь. — Только уж не грабь там…
— И в жизни со мной того не было, боярин, — заговорил серьезно разбойник, — чтобы я святую обитель али инока изобидел. Попадались тоже часто, а всегда отпускал. В чем-чем, а в этом — чист!..
Князь тоже перестал улыбаться.
— Есть у меня, Андрей, матушка, дряхлая старушка. Есть жена молодая, княгиня Настасья. Есть и сынишка малый… Всем-всем закажу за раба Божия Андрея молиться. И детская молитва дойдет к престолу Божьему…
Голован молча вздохнул. Лес кончился.
На большой поляне, белевшей от снега, виднелось село. Издали заметно было оживление… Вдруг с колокольни медленно и гулко раздался рождественский благовест. Словно незримые мягкие волны, оживляя душу, волнуя сердце, уплывали эти торжественные звуки в голубое небо.
Наши трое путников крестились со слезами на глазах.
— Ну, прощай, сестренка! — буркнул Андрей и, быстро отвернувшись, зашагал в лес. Но через минуту он вернулся, подошел к князю и дрожащим голосом проговорил:
— Соблюди ее, боярин!
И два человека, князь и разбойник, первый и последний, братски обнялись в это яркое утро при торжественном звоне колоколов, славящих Рождество Христово.
Много судачили на Москве Белокаменной о том, как молодой князь Петр Тимофеевич Трубецкой был спасен от душегубца Андрюшки Голована какой-то брынской красавицей. Шептались об этом и наверху у царицы, и по боярским сенным да девичьим. Злы люди да изветливы! Чего-чего не наплели московские сумы переметные, досужие теремные кумушки. Но добра и разумна была княгиня Настасья Трубецкая. Ласково и радушно приняла она бедную, обездоленную Аннушку; сама с ней к строгой игуменье женской обители ездила, — помнила княгиня, кто ей мужа, дитяти — отца сохранил. И часто-часто с грешной земли возносились к престолу Божьему горячие молитвы двух взволнованных женских душ. «Настави, Господи, грешника Андрея на правый путь!» — молилась молодая инокиня в бедной келье обители. За того же Андрея молилась перед богатым киотом с усаженными драгоценными камнями иконами другая женщина — княгиня…
