— Так-то так, ребята, — сказал казак и почесал в затылке, — а все бы надо вашего воеводу наперед извести. Не то придет ему в голову в наши лодки стрелять. Тогда атаман Нечай осерчает, и всем худо придется.
— Дело казак говорит! — закричала толпа. — Извести воеводу, на осину его, старого!
Нелюб, как услыхал про воеводу, сейчас смекнул, что делать. Свернул он в окольный переулочек и, что есть мочи, бегом к воеводскому дому пустился. Жаль было парню степенного да ласкового старика-воеводу Степана Племянникова; хотел он его оповестить.
Запыхавшись, прибежал он к воеводским хоромам. Старик-воевода прослышал уже про грозную беду. Собрал он кучку стрельцов и челяди и решил крепко жизнь свою отстаивать.
Был воевода в летах, тучен и на подъем тяжел; но тут его Нелюб сначала не узнал: помолодел старик; глаза разгорелись, боевую саблю в руках держит, на стрельцов покрикивает.
— Здорово, Нелюб! — крикнул он. — Сюда, что ли, бунтовской люд идет?
— Берегись, воевода, тебя извести хотят! Укройся где-нибудь, — народу сотни четыре…
Старик засмеялся.
— Что ты, парень!.. Я на государевом деле стою. Пристойно ли мне, набольшему, хорониться! Пускай изводят, ежели им любо, а я государев город без бою не отдам.
Крикнул воевода еще раза, на стрельцов и отвел Нелюба в сторону.
— Коли ты хочешь мне, парень, последнюю службу сослужить, вот что сделай: перекинься ты живей через Волгу, оповести отца-архимандрита Пахомия: «идет-де ватага разбойничья. Городок-де взяла и монастырь возьмет». Пусть отец-архимандрит построже смотрит да покрепче обитель бережет. Ступай с Богом, а мне отсюда идти некуда!
Смахнул Нелюб невольную слезу и бегом пустился воеводский наказ исполнять.
Черною тучей облегла мятежная толпа воеводские хоромы. Глухо и редко захлопали пищали стрелецкие, грозно загремел голос старого воеводы… И загорелась схватка короткая, кровавая…
Мигом мятежники смяли да перекололи стрельцов; воеводу оглушили дубиной, связали руки назад.
— Ребята, руби голову старому! — закричал казак. — Атаману Нечаю гостинец снесем.
Толпа приумолкла и понурилась.
Тут все были свои — мурашкинцы: никому не хотелось первому поднимать руку на воеводу.
— Давай я срублю, — закричал Никита Шарапов, — он меня, старый, изобидел: намедни полсотни батогов всыпал.
Не успел воевода Племянников молитву прошептать, как покатилась его седая голова на пыльную улицу…
Толпа двинулась с галденьем к волжскому берегу… А тут справа и слева то и дело новые толпы прибывают.
Словно на праздник, спешит черный люд навстречу атаману Нечаю.
Вот и Волга-матушка широкая. Ветерок осенний по ней с белой пеной похаживает. По серому небу дождливые тучи плывут…
Смотрят мурашкинцы, а уже берег весь от народа почернел. Лысковцы, видно, подогадливее были: пораньше собрались…
Шумит народ, веселится, на Волгу вниз по течению смотрит… А там уж видно: гребут, что есть силы, против быстрины разбойничьи ватаги. Слышится веселая хоровая песня, блестит оружие.
Первая подошла к берегу большая двенадцативесельная ладья. Сидели в ней казаки-молодцы, словно на подбор. На корме стоял плечистый детина в алой рубахе с позументами. Сабля с золотой насечкой, шапка с серебряным верхом, дорогой кафтан, сорванный с боярского плеча, — все говорило, что это не простой казак.
Лихо выскочил он на берег, лихо крикнул толпе:
— Здорово, братцы! С чем ждете: с боем али с миром?
— Добро пожаловать, храбрый атаман! — загудела толпа. — Милости просим, все мы твои слуги…
Поднесли атаману хлеб-соль, кланялись в пояс. И он поклонился народу…
— Глянь-ко, атаман, — крикнул высокий казаки, что в городе был, — ишь, какой тебе гостинец изготовили, голову воеводскую!
— Молодцы, ребята! — крикнул Нечай. — Как след поработали!..
Тем временем пристали и другие лодки, и вся толпа повалила в город.
С той стороны Волги глухо доносился набат.
Это отзывалась Желтоводская обитель.
II
В стенах обители
Ясное осеннее утро занялось над Желтоводским монастырем. С большой колокольни немолчно раздавался тревожный набат. Отец-архимандрит велел звонарям сменяться и звонить непрестанно: «пускай-де мятежники ведают, что в обители не спят и готовы к отпору».
Еще до рассвета снарядил отец Пахомий гонца к воеводе нижегородскому Василию Яковлевичу Голохвастову, — просил поспешить к Монастырю на помощь.