Я на кухне мыла посуду и незаметно наблюдала за сыном. Он ходил по комнате, уперев в ладонь подбородок склонённой головы, и о чём-то размышлял. Потом он поднял голову и, не обращаясь ни к кому, просто для себя неожиданно сказал:
— Это твой долг учиться, если ты можешь учиться.
Сказал так, как что-то выношенное в себе, как вывод, к которому он пришёл после мучительных раздумий. Потом он повернулся ко мне и добавил вопросом:
— Правда, ведь?
Так вот о чем он размышлял всё последнее время! Учиться или не учиться дальше после окончания десятого класса. Если не учиться то можно заниматься с прохладцей, а если куда-то поступать — надо готовиться к урокам посерьёзнее.
— Да, это твой долг учиться, если ты можешь учиться, — повторил он ещё раз и вскинул голову, как будто сбросил с себя всё, что мучило его, что заставляло сомневаться в правильности принятого решения.
«Значит, не прошли бесследно мои старания», — порадовалась я в душе. Понимала я и то, почему ему так трудно было придти к такому казалось бы простому решению.
В том году десятые классы были очень слабыми. Особенно плохо учились мальчики и не только Сашиного класса, но и параллельного. Большинство из них еле-еле тянулось, считая, что дальше учиться им не для чего, а из десятого класса их всё равно выпустят. Саша из ребят был самым сильным. Это как-то отделяло его от них, а он не хотел отделяться. Правда, он не бродил с ними бесцельно по улицам, не собирался для выпивок, но ни прилежания к учёбе, ни стремления учиться дальше такая среда не воспитывала. Не смогли показать необходимость получения знаний и классные руководители десятых классов, хотя сделать это, особенно сейчас, было не так-то уж трудно.
Принятое Сашей решение быстро стало менять отношение к учёбе. Весенние каникулы были полностью использованы для подготовки к экзаменам. Никогда ещё сын не занимался так много. Даже старательный Толя уступил ему в этом.
Кажется, можно было уже успокоиться, если бы не новые огорчения: чем ближе становился конец учебного года, тем грубее становился сын. По тому, как он стал следить за своим костюмом, как долго причёсывал перед зеркалом волосы, примеряя, какая причёска, ему лучше идёт, нетрудно было догадаться, что он хочет обратить на себя чье-то внимание и грубостью старается скрыть своё первое зародившееся чувство.
На этот раз мы оба с мужем начали борьбу с его грубостью. Сына стыдили, взывали к его совести, напоминали о долге перед родителями, но все нравоучения не достигали своей цели. Саша где-то стал пропадать часами, а на вопрос, где он был, или молчал, или отвечал сквозь зубы. Подружился с Игорем, сыном одной из наших учительниц. Игорь окончил школу два года назад. Учился нехотя, не отличался дисциплинированностью и послушанием. Была у него черта — чем-то насолить учителю, вывести его из терпения.
— Игорь, положи ручку! — скажешь, бывало, ему.
Положит, но стоило только отвести от него глаза, как ручка снова оказывалась в его руках и выводила на тетрадях и книгах линии, крючки и закорючки.
После окончания десятилетки Игорь пошел работать на завод. Он не выпивал, как делали многие молодые люди на предприятии, и всё свободное время отдавал спорту. Может быть, это и сдружило Сашу и Игоря.
Я очень боялась, что эта дружба будет во вред учёбе, но этого не случилось. Экзамены Саша сдал одним из лучших, и десятый класс закончил только с тремя четвёрками.
Наступил выпускной вечер. Я знала, что к этому вечеру ученики готовили для себя ужин. После вечера Саша явился только на второй день в девятом часу утра.
— Где ты был? — спросила я его.
— У Игоря, — неохотно ответил сын.
— Что вы там делали?
— Что делали. Спали, конечно.
— Почему же ты не домой пошёл ночевать, а к Игорю?
— А чего? Нельзя что ли? — грубовато ответил сын.
— Что делать у Игоря, если дом есть? В таком состоянии, что ли был, что стыдно было домой показаться? Как Серёжа тогда.
Он с упрёком посмотрел на меня и молча отправился спать.
Я попросила Петра, утром собравшегося в магазин за хлебом, зайти к Игорю на работу и узнать, почему Саша пошёл ночевать к нему. Может, и не надо было этого делать, но я постоянно помнила случай с Серёжей. Тогда он тоже не ночевал дома.
Игорь рассказал, что Саша пошёл провожать его домой, и что он попросил его побыть у них, потому что ему с утра на работу, а он боялся проспать.
— Поди, выпивали с ним?
— Ну что вы! Я сам не люблю этого, — ответил Игорь.
Вечером Саша снова куда-то отправился, ничего никому не сказав. Правда, на этот раз он пришёл ночевать домой.
— Где ты был? — снова поинтересовалась я.
И опять услышала, брошенный сквозь зубы, ответ:
— Надо было.
Обида подступила к сердцу.
— Кто дал тебе право разговаривать так со своей матерью? — накинулась я на него. — Это что, благодарность за то, что тебе дали возможность кончить десять классов? Да?
— Ты что, воспитывать меня решила? Поздно уже, — тихо и спокойно ответил Саша.
Его ответ совсем вывел меня из равновесия.
— Так вот какой ты вырос у нас! Не думала я, что мой сын станет таким грубияном. Вся моя жизнь в вас, а вы…
Я горько заплакала. И не только обида на сына была в этих слезах. Ими выливалась боль за неудачно сложившуюся жизнь, за сломанную душу, за растоптанное доверие, за все, что грузом лежало на душе!
На следующий день я не смогла подняться с постели, точно непомерной тяжестью придавили меня к ней. Острая, колющая боль то тут, то там пронизывали всё тело, заставляла постанывать.
К постели подошёл Саша.
— Мама, извини меня за грубость, — тихо начал он. — Я больше никогда не буду так. Не надо так…
Вместо ответа я снова заплакала.
Сын сидел, отпустив голову, у моей кровати.
— Я знаю, на что ты обиделся, — начала я сквозь слезы. — Тебе не нравиться, что мы не даём тебе полной самостоятельности. Не доверяем тебе…
— Я даже стакана пива не выпил на вечере, а ты уж сразу…
— Понимаешь, Саша, я всё боюсь, что может с кем-то из вас получиться так, как было с Серёжей. Нет у меня ещё полной уверенности, что ты сможешь устоять. Всё тот случай с колхозом помнится. Знаю, как трудно бывает удержаться даже взрослому, когда начинают упрашивать!
— Ты всё стараешься узнать, где бываю да что делаю. Не всегда ведь всё можно рассказать.
По низко склонившейся голове поняла, что сын имел в виду.
— Я знаю, что тебе нравиться девушка из вашего класса.
— Ну, допустим.
Саша ещё ниже опустил голову и начал утирать рукой выступившие из глаз слёзы.
— Так я же не спрашиваю, кто она, и не пытаюсь даже узнать об этом, — продолжила я, будто не заметив его состояния, — не лезу к вам в душу. Придёт время, сами расскажите обо всём. Но тут то. Разве нельзя было рассказать, почему ты пошёл к Игорю?
— Вы ведь тоже не всегда во всём правы.
— Ну-ка, скажи честно, в чём мы не правы?
— Я не могу ещё судить об этом. Опыта жизненного нет.
— Конечно, и мы бываем в чем-то виноваты. Да и трудно поступать во всём правильно при тех отношениях, какие сложились у нас…с вашим отцом. Мать, конечно, простит. Мать всё прощает. Только камень…на душе остается.
Слёзы не давали продолжать дальше разговор, а унять их не хватало сил.
Саша молча отошёл от меня.
После этого разговора, сын стал заметно сдерживать себя. Да и я стала больше предоставлять ему право самому распоряжаться собой, больше доверять.
Крепко запоминались, ложились в душу и мне и моим детям такие крутые повороты в наших отношениях. И стоили мне они слишком дорого. Но они были порой необходимы, чтобы кто-либо из сыновей расстался с какой-то отрицательной чертой своего поведения. Они и меня заставляли заново пересматривать свои методы воспитания, своё отношение к детям, отвергать какие-то свои черты характера, подавлять их в себе. Как часто, анализируя поведение своих детей, их отношение к нам, старшим, к своим товарищам, к природе, к жизни я ставила перед собой вопрос: «А ты сама обладаешь ли тем качеством, которое хочешь привить своим детям?» И если оказывалось, что его нет во мне в достаточной степени, старалась как-то перестраивать сама себя.