А раз услышала, конечно, стала думать, почему же РК так воинственно настроен против меня, почему нет мне доверия? Я же всегда старалась поступать так, как учил Владимир Ильич. Тут и начался разлад души. Все дело осложнилось тем, что В.Г. был для меня единственным.
Всё могло бы плохо кончится, окажись бы я послабее. Радуюсь, что всё в душе встало на своё место. И В.Г. будет жить в ней до конца моей жизни, хоть я и знаю, что скоро он забудет обо всём. Ну что ж. Он не виноват, что я для него как все. Почему это он должен по-особому ко мне относится? Только потому, что мне это надо? А ему может совсем не надо. И не будь ты эгоисткой. Скажи спасибо, за то, что сделал для тебя и будь за то благодарна.
Живи долго и будь здоров и удачлив, хороший мой человек! Ты всегда будешь в моей душе, хочешь ты этого или не хочешь, всегда будешь мне радостью и поддержкой.
Всегда буду помнить, что я была единственной, в отношении которой тебе пришлось поступить не так, как ко всем.
Жаль только, что вся эта история унесла много здоровья.
Больше стала думать о своих сыновьях. Как-то сложится их личная жизнь? Думаю, что я смогу понять их, если придёт к ним большая любовь, и помочь им правильно поступить, если она даже будет безответной.
Сыны мои, сыны. Они уже совсем стают большие. Главное — не глупые и здоровые. Я делаю всё, чтобы они были не просто русскими людьми, а советскими людьми. Не знаю, как это мне удастся. Коля пока хорошо начинает жить без нас. У него уже пять благодарностей и ни одного взыскания. Как это радует!
Сегодня снова мне стало плохо. Головная боль до тошноты. А я ещё думала что-то сделать. Все планы рушатся….
Да, не проходит видимо бесследно такое состояние, когда человек решает вопрос, стоит ли дальше жить.
Ни здоровья, ни жизни уже не воскресить. Слишком поздно пришло извинение за заблуждение. Ну, чтобы написать хотя бы на год раньше!
И желание есть жить и что-то ещё сделать в жизни, а здоровья нет. Нервная система не выносит никакого напряжения, слишком велика была нагрузка на неё. Ну что же. Буду делать столько, сколько смогу.
Вчера узнала, что В.Г. переводят в другой район. В душе это известие не вызвало никакого беспокойства. Где бы он ни был, он всегда будет со мной, во мне, такой, каким он был в ту последнюю беседу, со мной, до конца моей жизни. Радуюсь, что успела до его отъезда состояться та беседа. Ну, а работа везде одинакова. И неизвестно ещё, хуже ему будет там или лучше. Поживём, узнаем.
А всё-таки на душе тяжело…. Больше уж я не позвоню, не услышу приветливого голоса, не зайду поговорить, отвести душу. Вечер провела с К.А… Мне было легче с ней в этот вечер, зная, что и ей тяжело, что он уезжает далеко, легче провести вечер с человеком, которому он тоже бесконечно дорог. Завтра утром он уезжает. Тоскливо, одиноко, холодно…. И никакой горечи уже снова нет в душе против него. Пусть в душе, но он близок мне, и этого у меня никогда никто не отнимет.
Неделю лежала в больнице и приучала себя к мысли, что В.Г. нет в районе, что не смогу уж ни позвонить к нему, ни зайти поговорить. Опять одна….
Ведь вот уж и дети большие, а тоска, неизбывная тоска по единственному человеку не перестает глодать душу. Хотя бы Ава была жива….
Нет, надо собрать всю свою волю и жить. Я нужна ещё детям.
Со странными чувствами вернулась из больницы домой. Как будто я пришла совсем в чужую квартиру и всё для меня чужое. Никогда раньше не было такого чувства и не пойму, откуда оно. Ни о чём нельзя стало нисколько думать. Сразу повышается давление и сильная головная боль, боль до тошноты, до слабости.
Хороший у меня Петр, но что я сделаю, если он не задевает моей души, если он так же далек от неё, как небо от земли. Тут уж я бессильна что-либо сделать, что-либо изменить.
Ну, что же. Такая уж моя судьба. Так и буду жить, пока нужна своим детям.
Буду вечно помнить слова из того письма:
«Как видите, я вполне с Вами окровенен, и если это откровенное письмо Вас в какой-то мере устраивает, примите его как извинение за моё заблуждение».
Только слишком поздно пришло извинение. Кто знает, смогу ли я оправиться от всего пережитого. Хочется, очень хочется надееься, что всё будет хорошо, и я буду здорова.
Проводили нашего В.Г. в другой район.
Получилось всё очень хорошо, особенно для меня. И поговорить немного удалось, и получить возможность ему писать и надежду получить ответ на письмо. Вот и поговорить можно будет, хоть не часто. Ну, а что касается его самого, так он всегда со мной, каждую секунду моей жизни. Вся душа заполнена только им и ещё детьми. Всё моё отношение к людям освещается через него. На встрече с В.Г. Эля, его жена, сетовала на плохие квартирные условия и т. д. Мне даже странно было это слушать. Она же рядом с ним, и причём тут квартирные условия? Разве несчастье просто быть с ним рядом? Быть ему другом, советчиком, опорой, помощником. Нет, не душа в душу живешь и ты со своей половиной, дорогой мой друг.
Какие мы разные с моим Петром! Недоволен, что я решила пока работать, пока силы есть, и писать в газету, и делать доклады, и соваться во все дела. Для него оставь бы я всё это, вари бы регулярно похлёбки, ходи бы за этой надоевшей мне коровой и поросёнком, разводи бы всякую живность, закройся бы в четырёх стенах и не знай ничего, кроме своей семьи, и я была бы идеальной женой. А для меня это — смерть. Если не физическая, то духовная.
Я иногда думаю, а что было бы, если бы мы с В.Г. всегда были рядом?
Наверное, бы и его, и, особенно, моя жизнь были бы богаче, полнее, содержательнее. Тебе бы, дружище, не пришлось искать удовлетворения в вине, не сказали бы никогда тебе дети твои: «Выпил бы ты, что-ли».
А мне он все равно дорог со всеми своими слабостями. Всё равно он для меня единственный и очень нужный в жизни, моё горе и моя радость, моя жизнь.
Какое это, должно быть, счастье, жить рядом с человеком, близким твоей душе!
Думаю и том, что Тургенев был счастливее меня в личной жизни. П. Виардо была благодарна ему за то чувство, которое он питал к ней, и всегда относилась к нему с теплотой и вниманием. Никогда не проявляла она равнодушия к его жизни, чем могла, помогала ему.
А ведь он ей был тоже не нужен.
Когда я бываю на людях, будто бы и снова что-то хочется делать, стоит только остаться одной, и хандра часто захлёстывает душу.
Нет, и в семье моей не всё ладно. Плохо, когда всё отдаёшь, и неоткуда брать что-то для себя. Я ничего не могу взять у своего мужа, а должна всё отдавать ему и детям.
Все окружающие удивляются моей жизнерадостность и общительности.
Знали бы они, как холодно и одиноко мне!
Всё перетряхнулось в моей голове и никак не может ещё уложиться.
И что замечаю за собой: Начну заправлять постель, забуду послать покрывало, положить подушки и займусь за другое дело, налью корове в ведро, чтобы унести пить, и забуду отнести, возьмусь за другое дело, начну писать планы к урокам, на половине планы забываю, о чем дальше писать, налью в самовар воды и забуду положить углей и огня, снова берусь за другое дело.
Какой-то сумбур начинается в голове, просто появляется пустота. Тогда мне хочется спать и спать и никогда не вставать, и никто мне тогда не нужен, ни о ком, ни одной мысли. Я слышу, вижу, чувствую, но ни одно ощущение не рождает мысли. Раньше со мной никогда такого не было.
Что я буду делать, когда совсем уйду из школы? Может быть отправлю своего Петра к одному из детей нянчить внучат (он любит нянчиться, особенно над девочками), а сама предложу свои услуги какой-либо газете, может быть я приеду к В.Г. и попрошу у него любой работы, чтобы быть и работать с ним вместе, наверное я часто буду посещать театр и наслаждаться бессмертной музыкой Чайковского и Штрауса, может быть мне поручат какое-то общественное дело, которое меня заинтересует, и я вся отдамся ему, а может быть моё здоровье, совсем сдаст, и я вынуждена буду жить в четырёх стенах, вот так, без единой мысли, без единого желания. Последнее для меня самое страшное. Буду надеяться, что ничего подобного не случится.