Когда я жила? Когда вела кружок текущей политики на лыжной фабрике; когда ставила сатирический «Устный журнал» и в предъюбилейные годы, когда у меня находилось время и лекции читать, и депутатскими делами заниматься, и в газету писать, и политзанятия вести, и добиваться полной успеваемости.
Я заслужила тогда одобрения. Ох, как оно мне было нужно тогда! Сейчас сама удивляюсь, как я находила на всё время. И удивительно то, что не уставала. Хотелось больше и больше. Сейчас вот ничего не делаю, а такая тяжесть, какой никогда не бывало.
«Освободим вас от всяких общественных нагрузок, ведите только часы», — говорят мне и словно острым ножом по сердцу царапают.
Общественная работа — я тогда только и живу, когда её веду. И никто не может понять, какое это несчастье для меня — вести только часы и всё. Какие же они друзья?!
А что бы они могли сделать? Ничего.
Купили приёмник с проигрывателем. Завтра попрошу пластинок у Ал. Серг… Интересно, как к этому отнесётся Ал. Серг… Мне было хорошо втроём (Чежеговы и я) слушать музыку. Мне кажется, что нет ничего лучше музыки, что бы так же не давало в душе зарождаться ненависти.
Человек, любящий музыку, думается, никогда не совершит преступления, ни когда не будет в тягость людям.
Зачем я всё это пишу? Чтобы душу облегчить. Напишу, словно горе с кем разделю. И легче становится.
Очень хочется сказать ему: «Повоюйте за меня, не для себя, Вам я не нужна, для людей».
Я должна, обязательно должна поговорить с ним, потому что знаю, что не смогу отделить его от души, не смогу, потому что он стал частью меня самой, поговорить, чтобы выяснить все эти бесконечные «Почему?» на которые только он может ответить. Как бы он ни ответил, в одном уверена, что его ответ будет человечным и честным. Если же и в этом я ошибусь, едва ли что-нибудь удержит меня в этой жизни, потому что оторвать его от души равносильно для меня оторвать сердце, легкие, голову или другой жизненно необходимый орган.
Завтра сессия. Я не еду, первый раз за всё время пребывания на посту депутата. Почему? Не только по состоянию здоровья и не только потому, что жаль пропущенных уроков, главное потому, что слишком тяжело мне видеть его и не иметь возможности с ним поговорить.
Ну вот, я уже начинаю личное ставить выше общественного долга. Что дальше будет.
Ох, не знаю, чем всё это кончится. Только бы скорее кончалось это мучительное для меня состояние.
Человек живёт; живой, общительный и незаметно, совсем незаметно, что в душе его есть большое горе. Иногда я говорю себе: Подумаешь, из-за какого-то человека, барина, слишком заботящегося о своём собственном благополучии, и положении ты выбрасываешь себя из жизни. Не слишком ли это много для него?
И другой голос: Нет, это не какой-то человек. Я не знаю никого другого, который был бы более его благороден, человечен, тактичен и главное чист, чист во всех отношениях. Не знаю мужчины, который мог бы посмотреть на женщину, как на человека, равного себе по духовному развитию, который с таким уважением относился бы ко мне и с которым я могла бы поговорить по любому вопросу (даже самому сокровенному). Нет другого человека, к которому я могла бы, вот так, как к нему, идти с открытой душой, с полным доверием.
А это мне необходимо в жизни. Я должна узнать, где, когда и за что он потерял ко мне уважение и доверие, обязательно должна. Я не обманываюсь в отношении его: в нём нет выдающегося ума, но мне это и не нужно, мне нужен человек, к которому я относилась бы с полным доверием. Другого такого человека нет и быть не может, такого человека, который понимал бы меня так, как он.
И я постараюсь вернуть его доверие. Почему он перестал меня понимать?
Я не понимала раньше Маяковского, осуждала его за минутную слабость, приведшую его к гибели. Говорила, что это глупость, слабость и т. д.
А сейчас сама оказываюсь часто в таком положении, когда кажется, что ты уже ничего не сможешь больше в жизни сделать, что тебя уже ничего хорошее в жизни не ждёт, что впереди только мука, что у тебя нигде ничего не удаётся. Тогда наступает невыносимая душевная боль, от которой любым способом хочется избавиться. И она тем тяжелее, что скрыта от всех, неразделённая, живёт в тебе. Как хорошо, как легко мне бывало, как добрее я к окружающим бывала, когда он в эти годы шагал рядом со мной, тёплый, светлый, чистый, приветливый. Это была моя тайна которая давала мне силы. Даже точнее, не шагал рядом, а был всегда в душе.
…Нет, нет, надо поговорить.
Не хочу, чтобы кто-то заботился обо мне, не хочу делить ни с кем свое горе, у каждого его и так хватает, но он должен узнать о нём, иначе всё может плохо кончится для меня. И не только для меня, но и для моих детей, и для тех, кто верит в меня.
Снова бессонная ночь, снова припухшие глаза, снова участливые глаза моих друзей: «Опять заболели?» Как это мне неприятно! Словно я обманываю кого-то. Не столько физически, сколько душой болею. Но как об этом скажешь?
Была бы среди моих сыновей хоть одна девочка, я не чувствовала бы себя такой одинокой. Девочка всё-таки ближе к матери, чем сыновья. Я бы жила вместе со своей дочерью. Не странно ли, жить в такой семье (нашу, семью считают образцовой), где муж любит по-своему и уважает свою жену, жена уважает мужа (он хороший человек, его есть за что уважать), дети уважают своих родителей, не плохо учатся, ведут себя прилично, и чувствовать себя одинокой?
Я иногда думаю, уж не эгоизм ли это? Всей душой ненавижу эгоизм.
Нет, всё таки наверное нет. Просто человеку свойственно требовать от жизни большего, чем она даёт ему.
Чем больше человек требует от жизни, тем больше он может дать ей, если он требует не для себя только лично.
Вот и я так. Мне надо, чтобы я не была такой одинокой не для меня только лично. Надо для того, чтобы я могла дать больше людям, детям своим, своим ученикам, окружающим своим, если я не буду работать в школе.
Почему мне так одиноко? Потому, наверное, что не могу встретить, да уж едва ли и встречу человека, к которому могла бы пойти так же как к нему, с открытой душой.
Всё-таки я уйду из школы. Я не учитель. У меня нет никакого призвания к учительской работе. И если у меня немного и получалось в работе, так только потому, что я вижу в каждом своём ученике человека и уважаю его. Может быть, если бы я вела историю, больше бы чувствовала себя на месте. Всю жизнь каюсь, почему я не пошла на исторический, а ещё лучше в ИНФЛИ. Может быть, я так бы и сделала, не будь войны.
Химия ничуть меня не увлекает, у меня нет никакого интереса к ней. Удивляюсь ещё, как я сумела у некоторых учеников воспитать интерес к ней. Такое всё время чувство, будто занимаю чужое место, которое занял бы другой человек, по-настоящему любящий химию, увлекающийся ею. Словно я обманываю кого-то.
Из школы я уйду, как только будет малейшая возможность.
Стою на каком-то перепутье. И ни одной мысли о том, как буду доживать жизнь. Какая-то пустота в душе. Не знаю, смогу ли я жить только своими детьми, или найду какое-то другое дело. Ничего не знаю, не вижу. Но из школы я уйду. Это я знаю наверняка.
Вот и наступил Новый год. Что-то он принесёт мне? Те же муки и страдания или немного и радости?
Ну, вот и поговорила с ним, и задала эти «Почему?», мучившие меня всё время. Я не получала вразумительного ответа на них, но настаивать на ответе не стала: какое-то чутьё подсказало, что ему будет неприятно, если я буду настаивать на прямом ответе. Он ведь не любит глубоко над чем-нибудь размышлять. Это его утомляет. Бог с ними, с этими «Почему?». Постараюсь сама встать на его место. Раньше я же его хорошо понимала.
Рада уж я тому, что встретила в нём человечное ко мне отношение, что смог он с доверием отнестись ко мне.
И снова душа проснулась к жизни, снова он зашагает рядом со мной рядом.
Будь здоров и счастлив, дорогой мой, самый близкий мне человек, радость и горе моё, душа и жизнь моя.