Есть люди слишком высокой чувствительности, такие, какими были, например, Ленин, Гаршин, Есенин, разные по уму, по характеру, по наклонностям, но их объединяло одно: малейшее раздражение вызывало в их душе реакцию. Это живые люди.
Слишком живо реагировали они и на любые проявления души человеческой. И есть другие люди, для которых нужно много раздражений или одно больше, чтобы в их душе зазвучала какая-то струна. К таким людям относятся большинство людей, в том числе и он. Моя ошибка в том, что я вообразила себе, что он относится к людям Ленинского типа, способного как-то звучать на дрожание другой души. Нет, не одна, верно, струнка не дрогнула в его душе, когда он читал то письмо, написанное кровью, как у Евг. Онегина, читавшего письмо Татьяны. Одно холодное удовольствие и ни капли желания помочь, облегчить состояние души.
Он и в работу не вкладывает души, «привык», как он говорит, к ней потому, что она дает жизненные удобства и соответствующее положение в обществе. Не давай она бы этого, он и не привык бы к ней.
Иллюзия кончилась, начинается реальность.
А как бы богаче и я была, покажись бы он тем, чем я его воображала.
Был. Врач. Давление нормальное. Самочувствие хорошее. Завтра пообещали домой.
Вот был бы он всегда такой, как в ту последнюю беседу с ним, открытый, простой, доверчивый, внимательный, и мне бы больше ничего не надо было. Почему он не может быть для меня всегда таким? Я же бы никогда не злоупотребляла его доверием, как не злоупотребляю ничьим доверием, от кого бы оно не исходило. Для меня же это было бы большой душевной поддержкой.
Пять часов вечера. Я смотрю на чёрную ленту леса, припорошенную снегом, на зубчатый край его, чётко выделяющийся на розоватом от закатывающегося солнца небосклоне, на забор, мягко погружённый в белую пуховую перину из снега, и думаю о моём десятом классе и о себе. С июля месяца и для них и для меня начнётся новая жизнь. Какой-то она будет?
Около шести часов утра. Передают чудесные русские песни. Что-то хорошее рождается в душе. Хочется делать, делать для кого-то. И опять в душе просыпается он, светлое чувство к нему. Вот и опять перечеркнулось всё плохое, что сделал он для меня, той последней беседой!
Спасибо тебе, дорогой мой друг, за то, что ты есть на земле.
Сегодня меня обещали отпустить домой.
Послезавтра еду на сессию и радуюсь, что снова встречу его, услышу, может быть его приветливое слово.
Вот напечатали статью мою «Долг депутата», а я опять представляю себе, что он прочитал её, одобрил и сказал тепло, как раньше говорил: «Умница». Но нет. Теперь я знаю, что он совершенно равнодушен к тому что и как кто пишет, в том числе и я.
А писать всё-таки я буду, пусть не одобряет, люди одобряют, если хорошо и правильно написано.
Нет, он никогда не уйдет из моей жизни. Так и будет жить во мне, хочу я этого или не хочу.
И мне почему-то от этого не печально, а радостно. Всё-таки он хороший человек и мне он такой близкий к душе. Мне не видеть его нужно, мне нужно время от времени общение с ним, его доверие и уважение ко мне. И когда будет особенно мне нужно будет с ним поговорить, я конечно, буду говорить.
Всё-таки я не учитель. Мне с большим трудом удаётся посадить себя за подготовку к урокам. Я бы сейчас с удовольствием села писать статью в газету, пошла бы улаживать чьи-то дела, о чем-то бы просить (не для себя, конечно), чего-то бы добиваться, только бы не готовиться к урокам и не вести урок. И не только потому, что стало много «трудных», а вообще школьная работа не по мне. В школьной работе я не могу сделать лучше, чем Г.М. или В.Н., а вот написать статью или сделать доклад я могу лучше их. Вот этим бы делом мне и заниматься. Я и буду им заниматься. Только бы здоровье. Начинаю уже выполнять предписания врача.
Вся беда моя, что я на своём пути не встретила человека, которому могла бы отдать и душу и тело.
Вот так и живу сейчас, тело принадлежит одному, а душа — другому. И тот второй мне дороже в тысячу раз, чем отец моих детей.
Наверное, это плохо. Но я ничего не могу поделать. Вот и в семейной жизни тоже не знаю, что будет дальше, когда дети встанут на свои ноги.
Никогда ещё я не жила в такой неопределенности, как сейчас.
Почему я рада, что живёт во мне огонь, который не потушила даже река ледяной воды? Потому что без него я бы не была тем, чем я есть сейчас. Для меня он жизнь, и я радуюсь жизни.
Писатель — это человек богатый души, которую он щедро делится с людьми. Чем богаче его душа, тем значительнее то, что он пишет. Для писателя характерно активное отношение к жизни, к человеку и оно питает его душу. Большинство писателей нашего времени — это и общественные деятели.
Почему писатели старого времени не были общественными деятелями? Потому что она была невозможна.
Снова хандра захлёстывает мутной волной. В такие минуты хочется, очень хочется просто не жить. Никогда я не дорожила жизнью. Даже тогда, когда стояла на краю.
Слишком всегда она сурова по отношению ко мне. Одно светлое пятно было в моей жизни и то меркнет. И никакого просвета впереди. Теряю уважение к себе. Зачем я тогда пошла туда? Чтобы сказать обо всём и тем сохранить себе жизнь?
Конечно для этого. Как всё-таки крепко человек держится за жизнь! Бессознательно держится и делает все тоже бессознательно, чтобы сохранить её.
А дети? Наверное, всё-таки я буду жить только для детей. Это всё, что я оставлю после себя. Не слишком ли много я думаю о себе? Стараюсь избавиться от этого и не могу.
Нет, я всё-таки сильнее его. Пусть на час, на полтора мне удалось снять его с высокого руководящего поста и сделать простым, внимательным, доверчивым, таким, каким я хотела бы видеть его для меня всегда. Спасибо и ему за то, что смог стать прежним.
Ему безразлично, как я живу, или по принципу: «Не проходи мимо» или «Моя хата с краю», но мне-то не безразлично это. Мне самой нужно активное отношение к жизни. Другой я быть не могу и не буду.
Я сильнее и богаче его душой. Даже в чувствах.
Существовать…. Едва ли я смогу когда-нибудь только существовать.
Ну вот. Я и осталась одна. С детьми, с мужем, с коллективом и… одна. Что-то безвозвратно очень дорогое, очень важное и нужное, что делает человека богаче, сильнее, чище, лучше ушло из жизни, ушло навсегда. Грустно и хочется поплакать.
Живут же миллионы людей без особого подъёма души. Вот и я так буду жить.
Только сейчас начинает затягиваться рана, пробел в душе после его ухода из нее. «Что-то есть в вас», — как-то сказала мне Там. Андр. «Убежденность», — отвечала я. Нет, не только убеждённость была во мне. Было ещё большое, тёплое, светлое чувство, что согревало меня изнутри, освещало всю мою жизнь. И оно ушло, ушло, несмотря на все старания удержать его. Слишком много было ледяной воды недоверия ко мне и мало, очень мало тепла.
Как всё-таки меняется человек. Раньше для меня было большим удовольствием провести вечер в коллективе. Сейчас в коллективе я особенно резко чувствую, как это ни странно, своё одиночество. Не пойму, отчего это. Особенно тоскливо бывает в праздники. Пойти бы куда, боюсь оказаться лишней, боюсь, вдруг ещё кто-то когда-то захлопнет передо мной двери. Только Ава всегда ждала меня и всегда встречала с радостью. Общение с ней и для меня было удовольствием. Сейчас для меня самое большое удовольствие — полежать в постели. И никуда не хочется.
Читала Сашино сочинение на тему «Моя мама».
«У нее всегда грустные глаза, даже тогда, когда она смеется», — пишет он.
Как же он подметил это? И подметил верно. Нигде не пишет, что болею. Верно, чувствует, что не из-за болезни у меня «грустные глаза». Саша ты, Саша, знал бы ты как трудно твоей маме в жизни, как плохо ей живётся. Какая тяжесть камнем легла на душу….