Уже не один раз Толя, да и другие дети упрекнули меня, что я с другими по телефону говорю с радостью, шуткой, смехом, а с отцом «строгим», сердитым голосом.
А мне кажется, что я и с Петей говорю так, как со всеми.
Как все-таки наблюдательны ребята! От них ничего не укроется, и не могу я оправдаться ничем перед ними. Разве будешь говорить Толе, что когда я в муках производила его на свет, отцу предлагала придти ночевать другая, и что обманутого доверия не прощают: разве будешь говорить, что К.А. — мать человека, которого я любила всю жизнь. Ничего этого я не скажу сыновьям, пока не вырастут. Не знаете ещё пока вы, сыны мои, что есть на свете верность, которой надо дорожить, доверие, которое нельзя растаптывать, большая любовь, которую нужно очень беречь, чья бы она ни была. Это высшие человеческие понятия, с которыми вам не приходиться пока сталкиваться в жизни, и не нужно вам пока говорить о них, не поймёте. Но я скажу вам и о ценности этих высоких понятий, скажу в своё время. И вы, я знаю, поймёте меня. Ведь вы — мои сыновья.
Какой мерой измерить тоску, которая охватывает порой меня, которая неумолимо сжимает душу, расслабляет волю, мраком застилает путь впереди? Что может быть страшнее и мучительнее этой тоски?
«Мама, ты опять заболела?» — спрашивает сын.
«Заболела, сынок».
Не вините меня, сыны мои, если мне когда-нибудь придётся не выдержать этой тоски и уйти из жизни. Пока я держусь, но ведь с годами и физических, и духовных сил становится меньше, а тоска не становится меньше. Она реже сейчас накатывает на меня, зато с большей силой. На всю жизнь завещаю вам: берегите верность, доверие и любовь, где бы с ними ни встретились. Не причиняйте людям страданий, если они их не заслуживают. Помните, обманутое доверие, растоптанную, испачканную любовь женщина всегда переносит тяжелее, чем мужчина.
Почему не пишет так долго Серёжа? Неужели совсем сломался под грузом мещанства?
Всё время в голове выражение из его письма:
«Неудачниками мы родились, неудачниками и умрём».
Почему так неудачно складывается у нас у всех троих жизнь?
Разве скажет кто-нибудь, что мы — плохие люди? И Серёжу, и Алёшу всегда уважали простые люди труда, товарищи по работе. Ни тот, ни другой не были плохими отцами.
Я знаю, уважают и меня простые люди. Не за что не уважать. Мир и лад в нашей семье.
Почему же тоска и боль сжимают душу и сердце?
Почему всплывает снова и снова это: «Неудачниками мы родились, неудачниками и умрем»? Кто виноват тут?
Наверное, война. Вы счастливее нас, мои сыновья. Ваши жизни складываются в мире. И вы — хозяева своей судьбы. Умейте же хорошо распорядиться ею. Главное — берегите то, что присуще только человеку: разум, способность любить, большую, хорошую дружбу, честность, умение поступиться своими интересами ради другого человека.
Наверное, я была не очень хорошей матерью, раз не могла и не могу жить только жизнью своих детей, но я никогда не считала это особым достоинством женщины.
Женщина не может ограничивать свои интересы интересами только своих детей. Это слишком бедно. Я хотела жить богаче. Наверное, и жила бы, не будь бы войны и свяжи бы я свою жизнь с человеком, более богатым душой, чем мой Пётр. Нам выбора не было. На мою долю достался Пётр. Что же, это ещё лучше, что тогда было. Он трудолюбив, не груб, прост, любит детей своих и дорожит ими, по-своему, наверное, любит меня. Но разные мы с ним по своим стремлениям люди. Он воспринимает от меня многое, я же взять от него ничего не могу. Мне скучно с ним и неинтересно, и только дети связывают нас.
Ещё года четыре. Пока подрастут дети. Вылетят наши птенцы, не будет больше гнезда.
Зачем я всё это пишу? Чтоб душу облегчить, потому что нет у меня другого способа сделать это. Единственное, что я могу — это уйти с головой в своё личное хозяйство. Но это противно душе моей.
Пишу, и боль утихает, душа успокаивается, как у больного, принявшего успокоительное лекарство…
(далее следуют три вырванных листа)
…я женщина, буду, потому что вижу дальше, чем вы, умнее вас, а главное — ориентируюсь, прежде всего, на народ, лучше вас знаю объективные законы диалектического и исторического материализма. Я могу ошибаться в частности, в деталях, но в главном я права. И уверена, что буду ещё не раз свидетелем своей правоты, буду радоваться своей победе.
Лето началось как-то сразу, после холодных и дождливых дней. Вот уже второй день стоит жаркая сухая погода. Какая красота! Тепло. Вспоминается Пушкин:
«Ох, лето красное! Любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи».
Нет сейчас ни зноя, ни комаров и мух, а лето. Чудесное лето! Без надоедливого комариного писка, без противных мух, без изнурительного зноя. И тем прекраснее оно, что началось сразу после ненастных дней. Душа поёт, радуется и снова открыта всему прекрасному и чистому, что есть на земле. Снова вспоминается: «Вам скоро пятьдесят лет, мне тоже скоро. Возраст говорит сам за себя». Как же ты беден, что подумал тут только о возрасте, подумал о телесном! Сегодня как всегда я повторяю снова: «Для души нет ни возраста, ни расстояния».
Почему же, почему ты, с твоим отвращением к моральной нечистоте, тут подумал о телесном? Или думаешь, что моральная чистота — только твоё качество?
Возвратилась из поездки К.А… Рассказывает, как ездила и где была. У сына не была, но знаю из рассказа Г.Ф., что звонила из Ижевска ему. Но она даже словом не упомянула об этом. А я слушаю её и молю в душе: «Ну скажи же, скажи что-нибудь о них, о нём, разве не понимаешь, как я жду этого? Почему ты избегаешь говорить со мной о нём?»
К.А. очень боится напоминать мне о нем, думает, что мне легче так. Ничего подобного!
Когда-нибудь терпение моё кончится, и я при случае скажу ей так:
«К.А., запомните: Пётр есть Пётр, отец моих детей, мой муж, и я никогда не допущу, чтобы кто-то другой занял его место. Но В.Г. мне нужен для души. И без него мне трудно. Невозможно отказаться совсем от человека, с которым срослась душа. Нет, прежнего чувства к нему уже не будет. Я, как никто, уже знаю цену ему. Но мне не забыть его, как матери не забыть своих детей».
Петя принёс пива. Выпила и я. И появилось такое хорошее благодушное настроение. Красота! Солнечно, тепло, мир в розовых красках, радостно, весело…. А Пётр зовёт в баню, обижается, что я не иду. О, Господи! Когда это кончится? Отвратительно грязное насилие над душой. Я тяжело вздыхаю и, как обречённая, иду на новую душевную пытку…. А мысль далеко, там, где свобода, радость, счастье….
Какая уж тут радость, когда сознание отказывается рождать мысль, когда всё тело расслабляет неимоверная тяжесть, когда…да что там говорить. Просто, когда постельный режим. И нет лекарства, которое бы могло исцелить душу…. В памяти встают дни, проведённые в прошлом году в больнице в Ижевске. Вспоминается радость, которую я ощутила от того, что нет этого так надоевшего индивидуального хозяйства, нет рядом мужа, нет людей, которые могут заставить меня делать, чего мне не хочется, нет ничего, к чему не лежит душа. Мне было легко, свободно. Даже в больнице свободно. Всю мою жизнь буду мечтать о свободе, а если и умру, не дождавшись её, что ж я умру, мечтая…!
Мечтаю о свободе, а ещё ни один сын по-настоящему не определился в жизни. Нет, мои мальчики, никогда не было у меня желания освободиться от вас. Вы — часть моего тела, моей души, моё продолжение. Я всю свою волю соберу, все свои стремления заглушу, чтобы сохранить вам гнездо, пока вы не покинете его. Вылетите вы, вылечу вслед за вами, пусть и не с вами, и я. Вот об этом времени я мечтаю. И не знаю, доживу ли. Если бы вы знали, мои сыны, как трудно живётся вашей маме!
Вчера приезжал из «Удмуртской правды» специальный корреспондент И.В. Домченко по поводу моей статьи «Кляузник ли?» об Арасланове Равиле. Были с ним у Креклина Г. А. — начальника лесопункта, у председателей цехкомов Кропачева П.Н. и Буторина П.М.