Подошла очередь Бёрдовым владеть нашим общим животным молочного направления.
— Может мне сходить за коровой? Вы же, наверное, не сможете это сделать с больной ногой, — предложила я свои услуги К.А.
— Ну, неужели мы трое-то не сможем пригнать одну корову. Не надо, не ходите. Мы сами сходим, — ответила она.
Ну что же, сами так сами. Я не захотела навязывать свою помощь, не захотела в первый раз за все последние годы. Вечером Г. Ф. неожиданно предстал передо мной. На ухе — синяк и ссадина, на щеке — кровавая дорожка.
— Оступился на тротуарах и упал, — объяснил он происхождение телесных повреждений. — Но корову я пригнал. Так что не беспокойтесь.
Я представила себе, как он идёт полуслепой, как тщетно пытается увидеть нашу Малю, и жалость к нему, старому и беспомощному, пролилась по душе.
— Ну, вот видите, как отвергать нашу помощь, — рассмеялась я. — Когда у вас Юра-то уезжает?
— Звонил Вячеслав, обещал приехать. Если приедет, то уедет с ним, а нет, так на паровозике завтра.
Я знала, что Вячеслав приедет, не мог не приехать после моей просьбы об этом, просьбы не для себя, для них.
— Вы их очень обидели. А знаете, как тяжело родителям носить обиду на своих детей? Вам надо снять этот груз с их души, побывать у них. И не скупитесь вы на добрые слова. — Много ли уж и жить-то им осталось. Зачем вы так с ними поступаете? — убеждала я В.Г., стараясь пробудить в нём сыновние чувства, простые человеческие чувства благодарности к своим родителям и тревоги за них. Это так нужно было для старых людей. И для меня тоже….
Я говорила и чувствовала, что не доходят до его души мои страдания. Но приехать скоро он обещал. Я, конечно, никому не сказала ни о моём посещении В.Г., ни о его обещании.
На второй день мы истопили баню. Я позвонила К.А.:
— У нас баня истоплена. Может, пойдете?
Она ответила, что они сами будут скоро топить.
— Внуку захотелось помыться, так уж истоплю.
— Ну, так пусть и он у нас помоется. Хватит всем и тепла и воды.
— Нет, сами уж будем топить как-нибудь.
Я поняла, что она хочет готовить баню не только для внука, но и для сына, который, вероятно, сообщил, что приезжает. Но мне она, ни слова об этом. А ведь знает, кем он был для меня, и как хотелось мне всегда поговорить с ним, побыть немного рядом. Почему это пугает её? Разве так уж страшно, если я узнаю о его приезде и приду к ним?
Недоброе чувство к К.А. снова шевельнулось в душе. Охраняет своего сына от меня! Боится, как бы чего не вышло. Какое ей дело до того, что причиняет мне боль и лишает последней радости! Знает же, что немного их выпало на мою долю.
На следующий день утром я погнала на пастбище свою корову. Хотелось точно узнать, приехал ли все-таки В.Г. Около их дома — никаких колёсных следов. Но я чувствовала, что он здесь. Боже, как тщательно они решили скрыть его приезд от меня! Не знали они, что ещё до приезда к ним, сын их добил остатки чувства к нему, что окончательно укрепилось в душе решение никогда больше не встречаться с ним. Я было уж, и ответ приготовила, если К.А. позвонит по телефону, сообщит о приезде сына и пригласит придти повидаться.
«Нет, К.А., они ведь приезжают к родным, друзьям, а я кто для него? Едва ли они будут рады видеть меня, — мысленно отвечала я на предполагаемое приглашение». А они и не думали приглашать.
Все-таки приехал или не приехал? Теперь уж простое любопытство заговорило во мне. Я попробовала осторожно открыть ворота. Закрыто. Задворками дошла до их огорода и заглянула внутрь. Райкомовский «козлик» стоял во дворе. Приехал! Предчувствие не обмануло меня. Как ни боялась К.А., что я узнаю о приезде её сына и прибегу к ним, а я всё равно узнала! Но не бойтесь, не прибегу, не унижу больше себя.
Эх, вы, люди старого мира, как-то поведёте вы сейчас со мной после всего этого? Вы, вероятно, представили себе по-мещански, к каким нежелательным последствиям может всё привести, если оставить во мне жить чувство к вашему сыну. Боже упаси, чтобы сохранилось оно! Вдруг да об этом узнает его жена, мой Пётр, начнутся неприятности. Не понять вам того, что большое чувство делает человека чище, выше, богаче, человечнее. Вам и в голову не приходит, какую боль вы причиняете мне, убивая во мне чистое, благородное, высокое чувство, безжалостно уничтожая то, что одухотворяло всю мою жизнь. Что вам до этого! Ни чужая боль, ни чужая радость не трогают вас. По вашим обывательским понятиям в жизни все чувства вообще лишние, как бы высоки они не были, если они могут помешать вашему спокойствию и благополучию.
Жена имеет право любить только мужа, муж — только жену. Ну, а если в ком-то из них зародилось это большое, чудесное чувство к кому-то другому? О, это великое несчастье, по-вашему! Гони его от себя, убивай в себе, немедленно убивай, как будто можно легко сделать это, не причинив горя и мук тому, в ком зародилось оно. Но что вам до этого!
Может же нарушиться семейное благополучие. Не человек, а оно для вас дороже всего. Где вам понять, что настоящее чувство требует к себе уважения и понимания и что человек, способный глубоко и чисто любить, никогда не сделает так, чтобы кто-то страдал от этого. Где вам знать, что по-настоящему любящий человек сам подумает, прежде всего, о спокойствии и счастье любимого, а не о себе. Вам, носителям старой, мещанской морали, недоступно понимание этого. Глухи души ваши к проявлению высоких чувств.
Интересно мне всегда было, как вы относитесь к выбору мужа или жены. Так, как примеряют обувь или одежду. Удобна ли, подходит ли. О чувствах тут нет и речи. Не понять вам, как бедна жизнь без любви, без духовной близости. Вам важно, чтобы девушка или юноша, подбираемый вами, были из хорошей семьи, то есть, чтобы родители занимали соответствующее положение в обществе, имели бы приличный достаток. Главное это. Больше вас ничего не интересует. Вам близки не те, кто занимается полезным для общества делом. Не по нему судите вы человека, а по достатку и рангу. Сейчас вы даже теряетесь, когда видите, что всё это имеет семья простого рабочего, скажем слесаря или токаря. Ох, как вы низко смотрите на все эти профессии! Я делилась с вами радостью, что мой сын Коля, работающий слесарем-ремонтником, уже получает премии за рационализаторские предложения. Сколько пренебрежения к этому прозвучало в вашем ответе: «Ладно, пусть рационализирует на здоровье». Знали бы вы, как царапнули тогда эти слова мою душу! В таком же духе вы воспитывали своих детей. Я не знаю, удалось ли вам привить своё мировоззрение младшему сыну, но что старший воспринял в оценке людей — убедилась давно. Сейчас убедилась, что восторжествовала она и в отношении к чувствам.
Вы пожинаете уже сейчас плоды того, что воспитали не человека — гражданина, богатого душой, а мещанина, далёкого от понимания высоких чувств и порывов, от общих человеческих идеалов.
Хотела бы я посмотреть, как вы все повели бы себя, если бы кого-то из вашей семьи коснулось большое человеческое чувство, не предусмотренное вашей моралью. Ох, как бы вы, наверное, перепугались! Неизвестно ещё, как сложиться жизнь вашей внучки Милы. Я очень сомневаюсь в том, что вы и ваш сын, её отец, и тут не разбили большого чувства. Не зря же она проявляет грубость к отцу, о которой вы К.А. мне говорили, и вспоминает своих родителей только тогда, когда ей потребуются деньги. Я сама читала это горькое признание в письме, полученном вами от сына.
Не жалует она и вас своим вниманием, хотя с вами провела своё детство. Не смогли вы и ей привить богатство души, потому что не обладаете им сами. Слишком мелко и рационально вы смотрите на жизнь и людей, приспосабливая то и другое к своим личным обывательским интересам. Чем старше вы будете, тем труднее вам будет без ласкового, душевного, доброго слова. Не обижайтесь, вы сами виноваты в этом.
Я ни о чём этом не скажу вам. К чему причинять лишние огорчения? Не хочу этого делать, да и горькие эти слова. Я обращена в мыслях не только лично к вам, обращена ко всем носителям старой морали.
Не собираюсь что-то доказывать вам. Бесполезно. Пишу для того, чтобы просто излить свою горечь, разобраться во всём.
Я буду относиться к вам по-прежнему, только никогда уж больше не потянет меня к вам душой, не будет теплоты в отношениях между нами.