- Ты угадал. Сегодня во сне я снова видел заброшенный дом, а в одном из провалов фигуру очень близкого мне человека. Вот и всё. Прощай, Ромек!
Мы бросились друг другу в объятия и замерли на долгую как вечность минуту. Час спустя я был уже у себя и, охваченный противоречивыми чувствами, как автомат отдавал распоряжения. В ту ночь я не сомкнул глаз, беспокойно меряя шагами перрон. Наутро, не в силах больше выносить неопределённость, я позвонил в Щитниски. Казимеж ответил сразу и поблагодарил за заботу. Безмятежные, почти шутливые фразы и спокойный голос уверенного в себе человека успокоили меня; я вздохнул с облегчением.
Четверг и пятница прошли спокойно. Каждые два часа я связывался с Йоштом по телефону, и всякий раз выслушивал успокоительный ответ: ничего существенного не происходило. Так же дела обстояли в течение дня в субботу.
Я снова начал обретать утраченное было душевное равновесие, и около девяти вечера, прежде чем прилечь отдохнуть в служебной комнате, по телефону выругал Казимежа, назвав его сычом, вороном, и ещё несколькими зловещими существами, которые сами покоя не знают, так ещё и другим его не дают. Он покорно выслушал мои укоры и пожелал мне доброй ночи. Я скоро и в самом деле крепко уснул.
Спал я часа два. Вдруг сквозь глубокий сон пробился нервный звонок. Придя в себя только наполовину, я сорвался с оттоманки, прикрывая глаза от режущего света газовой лампы. Звонок продолжал надрываться; я подлетел к аппарату и приложил ухо к рецептору.
Голос Йошта дрожал и прерывался:
- Прости... что нарушил твой сон... Сегодня я должен в порядке исключения пустить раньше... товарный номер 21... Мне немного не по себе... Он отходит через полчаса... Подай сигн... Ха!..
Мембрана, издав пару хрипящих звуков, вдруг перестала вибрировать.
Сердце громко колотилось в груди; я весь обратился во внимание, пытаясь услышать хотя бы ещё что-нибудь, но напрасно. С другого конца линии ко мне текло только глухое безмолвие ночи.
Тогда я заговорил сам. Склонившись к рупору аппарата, я сыпал в пространство слова тревоги и боли... Ответом мне было каменное молчание. Наконец, шатаясь, как пьяный, я отошел в глубь комнаты.
Стрелки на циферблате моих карманных часов показывали десять минут пополуночи. По привычке я сверил их со стенными часами над столом. Удивительное дело! Эти часы стояли. Стрелки, замершие одна над другой, показывали двенадцать. Станционные часы перестали ходить десять минут назад, то есть в момент вдруг оборвавшегося разговора. По телу пробежала холодная дрожь.
Я в растерянности стоял посреди комнаты, не зная к кому обратиться и что предпринять. В какой-то момент я едва не сел в дрезину и сломя голову не помчался в Щитниски, но вовремя опомнился. Оставлять сейчас станцию я не мог: ассистента не было, служба спит, а внеочередной товарный мог в любой момент подкатить к перрону. Безопасность Крепмача лежала только на моих плечах. Мне оставалось только ждать. И я ждал, как раненый зверь бросаясь из угла в угол кабинета; я ждал стиснув зубы, ежеминутно выбегая на перрон в надежде услышать сигналы. Всё было напрасно, ничто не предвещало прибытия состава. И я снова и снова возвращался в контору, чтобы, описав пару кругов по комнате, схватиться за телефонный аппарат. Бесполезно: мне никто не ответил.
В большом станционном зале, залитом ослепительно белым газовым светом, я вдруг почувствовал, как страшно одинок. Какой-то непонятный страх, причину которого никак не удавалось определить, вцепился в меня своими хищными когтями и стал трясти, так что я дрожал как в лихорадке.
Я в изнеможении упал на оттоманку и спрятал лицо в ладонях. Было страшно поднять глаза и увидеть чёрные пальцы на циферблате, неизменно указывающие полночь - я как ребенок боялся открыто посмотреть вокруг, чтобы не увидеть что-то страшное, леденящее кровь. Так истекли два часа. Вдруг я вздрогнул. Заиграли звонки телеграфа. Я мигом оказался у стола и лихорадочно запустил принимающее устройство.
Из блока медленно поползла длинная белая полоска. Склонившись над зелёным суконным прямоугольником, я схватил эту движущуюся ленточку, ожидая увидеть значки. Но бумага была чиста, ни следа самописца. Я ждал, глядя во все глаза, не отрывая взгляда от ленты...
Наконец, разделённые долгими минутными паузами, появились первые слова, туманные как загадка, сложенные с большим трудом и усилием дрожащей неверной рукой...
"...Хаос ... сумрачно... беспорядок сна... далеко... серый... рассвет... ох!.. как тяжело!.. как тяжело... освободиться... мерзость! мерзость!.. серая масса... густая... душит... наконец... оторвался... я есть..."