— Плавание в этих водах всегда проходит так спокойно, господин капитан? — спросил однажды вечером купец, наблюдая, как ленивый ветер едва надувает паруса.
— Нет, это скорее счастливое совпадение, погода на редкость долго милостива к нам, хотя сейчас и благоприятное время. Здешние воды и берега коварны. Впрочем, вы ведь это знаете.
— Много лет назад мне довелось весьма недолго плыть этим путем, и то лишь на небольшом его отрезке, место назначения было севернее, в Норвегии, и датские берега я видел издалека. А позднее, когда нужно было отправиться в Копенгаген, я предпочел пересечь Германию и в Любеке сесть на корабль. А по дороге навестил одного купца в Гамбурге.
— Нам уже недолго осталось плыть в голландских водах, мы почти на широте острова Амеланд, если в полдень вы присмотритесь как следует, то узнаете берега. Еще несколько миль — и будет виден маяк.
Купец пристально вглядывался в сумрак, просветленный отблеском заката, медленно догоравшего у них за спиной, потом он обернулся назад, стремясь насытиться последними вечерними лучами, покуда густеющая мгла не поглотила корабль. Был час на грани дня и ночи: море еще серебрилось на западе и серебром отливала кильватерная струя, но громада судна уже тонула во тьме, надвигавшейся с востока.
Мессер Бернхард не различал ничего, кроме тревожного бега волн, но продолжал вглядываться в темноту, поглотившую линию горизонта, ибо его не покидала уверенность, что незримая земля совсем близко.
— Вы не увидели землю, верно? Наверное, долгие годы плавания в здешних водах обострили мое зрение, мне кажется, я и с завязанными глазами различу береговую линию, — заметил капитан. — Видите там, наверху, маяк? — И он, чуть выждав, указал на бледный свет, рассекающий кромешную тьму, которая обступала их со всех сторон.
— Сколько же лет вы плаваете по этим морям?
— Более двадцати. Странно, что вы напомнили мне об этом именно теперь, когда я последний раз веду корабль этим курсом.
— Последний раз? — удивился купец, но ответа не получил.
Ветер усилился, плащи собеседников, широкие и тяжелые, взметались вверх при каждом сильном порыве ветра и тут же опадали с глухим хлопком, похожим на слабый удар хлыста.
— А вы почему выбрали морской путь? Мне кажется, груза у вас не слишком много.
— Вас удивляет, почему я выбрал морской путь? Надо продать товар, навестить друга в Зеландии… К тому же я — купец, мой удел путешествовать то по суше, то по морю. Но я это делаю охотно.
— Конечно-конечно, но это путешествие обойдется вам дорого и не знаю, окупится ли… вы торгуете ювелирными изделиями и картинами, если не ошибаюсь?
Ван Рейк кивнул, ощутив тайный трепет при мысли о маленьком свертке, хорошо припрятанном в каюте.
— А почему бы вам не заняться торговлей с Индиями? В тамошних краях можно большие деньги нажить.
— Ради этого расстаться с моим товаром? — широко улыбнулся купец. — Отказаться от моих сокровищ ради иной коммерции? Нет, ни за что! Я слишком много вложил в мое нынешнее дело — и вдруг, представьте себе, брошу все это во имя любопытства или даже во имя богатства дальних стран и диковинных народов?!
— Там сейчас много европейцев, и они так разбогатели — здешним богачам и не снилось. К тому же много ли мы знаем о людях с дальних материков? Вот я и решил распрощаться с этим морем, я слишком хорошо его знаю, оно мне ничего больше не может дать.
Мессер Бернхард припомнил разговор о невидимой береговой полосе Амеланда, но промолчал.
— Где нам знать, друг мой, сколько диковин таится в океане? Там есть такое, чего ни вы, ни я даже представить себе не можем.
— Ну что же, принимаю от вас в наследство датские земли! — весело пошутил купец. — Пусть ваше последнее путешествие будет для меня добрым предзнаменованием. — Глаза ван Рейка смеялись в густой темноте, поглотившей слабый свет маяка на острове, последний привет голландской земли. Парусник неожиданно повернул в открытое море, и на много дней земля исчезла из вида.
Теперь капитан был неизменно занят, и вернуться к ночному разговору не представлялось случая. Одинокий парусник спокойно плыл в открытом море. По пути ему встретилось лишь одно суденышко, направлявшееся на восток, его черный квадратный парус вскоре исчез за горизонтом.
Времени для размышлений у ван Рейка было более чем достаточно, близкая цель, казалось, сама давала пищу уму, но пламенные прожекты, вдохновлявшие его перед отъездом, как бы угасли и осели в глубинах памяти, изредка всплывая, словно пузырьки со дна. Порою он погружался в долгие бесплодные фантазии, порою праздно следил за геометрически четким полетом чаек, которые то кружили вокруг парусника, то улетали прочь — смотря по тому, далеко ли была земля. Глядя против солнца, он любовался их темными силуэтами, когда, распластав крылья, они подолгу парили в воздушных потоках. В такие мгновения нашему практичному трезвому купцу чудилось, будто и он неподвижно парит между небом и морем во власти неукротимой стихии, уносившей его Бог весть куда. Характер поездки и относительная ее непродолжительность как будто бы не должны были наводить его на подобные мысли, однако то особое состояние духа, в каком он пребывал, восставало против действительности, сопротивлялось ей. Он редко вспоминал свой дом в Схевенингене и Мириам, правда, сохранилось приятное ощущение от гармонии красок ее наряда в день отъезда, но за шафрановой желтизной платья и тусклой белизной жемчуга терялись черты знакомого лица.