— А как я сообщу вам свое мнение, ведь у меня нет вашего адреса?
Он обернулся с уже знакомым мне выражением растерянности на лице, секунду поразмыслил.
— Оставьте мне записку в «Америкэн экспресс», я туда зайду.
И мы потеряли друг друга в толпе.
В Мадрасе я пробыл всего три дня. Очень напряженных, вконец меня измотавших. Мадрас — бесконечный город низких домов и огромных пустырей, улицы его кишат велосипедами, дребезжащими автобусами и животными; чтобы пересечь его, нужно потратить уйму времени. Когда с делами было покончено, у меня остался в запасе только один свободный день, поэтому от посещения музея пришлось отказаться. Я отдал предпочтение наскальным рельефам Канчипурама, несмотря на их удаленность от города. Мой путеводитель и здесь оказался бесценным советчиком.
На четвертый день утром я был на стоянке рейсовых автобусов, отправляющихся в Керала и в Гоа. Жара стояла невыносимая, до моего автобуса оставался целый час, а единственным спасением от зноя был обширный навес автобусной станции. Чтобы скоротать время, я купил газету, выходящую в Мадрасе на английском языке. Газетенка всего на четырех страницах, нечто вроде церковно-приходских изданий, и состояла в основном из объявлений, краткого пересказа популярных фильмов и городской хроники. На первой полосе набранный крупным шрифтом заголовок сообщал о совершенном накануне убийстве. Жертвой оказался гражданин Аргентины, проживавший в Мадрасе с 1958 года, по описанию сдержанный, ничем не примечательный человек семидесяти лет; в своем маленьком особняке респектабельного района Адьяр он вел жизнь замкнутую, практически ни с кем не общался. Жена его умерла естественной смертью три года назад. Детей у них не было.
Он был убит выстрелом из пистолета прямо в сердце. Преступление казалось необъяснимым, во всяком случае, ограбление как мотив не годилось, в доме не обнаружили никаких следов взлома. Жилище погибшего, судя по газетному отчету, выглядело скромно и непритязательно: перед домом маленький садик, из ценностей лишь несколько предметов старины, свидетельствующих о том, что убитый принадлежал к знатокам искусства дравидов; в заметке упоминалось о некоторых услугах, оказанных им местному музею в составлении каталогов, рядом была помещена фотография убитого — лысого старика со светлыми глазами и тонкой линией рта. Об убийстве сообщалось самым нейтральным и бесстрастным тоном. Единственной любопытной деталью было фото статуэтки, помещенное рядом с портретом убитого. Такое сочетание, впрочем, было вполне естественным, ведь погибший был специалист по древнему искусству, а пляска Шивы — самый известный экспонат Мадрасского музея, своего рода символ. Но для меня это естественное сочетание имело совершенно другой смысл. До отправления автобуса оставалось еще двадцать минут, я нашел телефон и набрал номер «Америкэн экспресс», у телефонистки был очень приятный молодой голос.
— Я хотел бы оставить сообщение для господина Шлемиля.
— Одну минуту, я выясню… Вы слушаете? У нас нет абонента с такой фамилией, поэтому мы не сможем доставить корреспонденцию этому господину, но, если хотите, оставьте свое сообщение, как только он появится, ему тут же передадут… Алло, алло, вы слушаете? — говорила телефонистка, потому что я молчал.
— Простите, мисс, дайте мне подумать.
Что я мог ему сообщить? Мне вдруг показалась нелепой сама мысль об этом. Передать, что я все понял? А что? Что для кого-то круг замкнулся?
— Нет, ничего, извините, — сказал я и повесил трубку.
Возможно, все это лишь игра воображения. Но если все же мне удалось разгадать, какую тень потерял господин Шлемиль, и если ему случится — в силу такого же странного стечения обстоятельств, как в тот вечер, когда мы встретились в поезде, — прочитать этот рассказ, я хотел бы, чтоб дошел до него мой привет. И мое сострадание.
С рук на руки
Перевод Н. СТАВРОВСКОЙ
Обычай — это своего рода ритуал: вроде следуешь ему, потакая себе, на самом же деле исполняешь добровольно взятое обязательство. А может, размышлял он, это некое священнодействие, совершая его, испытываешь удовольствие. Да уж, большое удовольствие — садиться в субботний день на паром в Бэттери-парк, вместе со стадом туристов проплывать мимо огромного гранитного пьедестала, глядя на небоскребы и чаек, и при этом все время ощущать легкую тошноту! Удовольствия никакого, признал он. Вернее, теперь уже никакого. Ясное дело, ритуал — в память о прогулке, впервые совершенной много лет назад с Долорес. А еще смотреть снизу вверх на Свободу — эту громадину, которая протягивает факел, как надежду… Кому? И когда она сбудется? Но та их переправа была совсем иной — паломничество, призванное стать талисманом, своеобразное причастие перед первой операцией. Все ради Долорес, подумал он, в память о ней ты повторяешь одно и то же вновь и вновь — обычай соблюдают для того, чтобы не стерлись воспоминания. Потому-то и нравится тебе добираться автобусом до Бруклинских высот, бродить по улицам с обветшалыми, столетней давности постройками; тебе до сих пор слышится ее голос, так смешно произносивший «brownstones»