Не помню, как пролетела неделя. Быстро — вот как она пролетела. Я должен был повторить все исключения, но ничего не повторил. Вместо упражнений вся тетрадь была испещрена неразборчивыми закорючками, бессмысленными каракулями, проволочными заграждениями, которыми я вновь и вновь зачеркивал одну и ту же навязчивую фразу: в следующую субботу Нена понесет ему шляпу и записку от мамы. Я даже перевел эту фразу на латинский, отчего она стала еще несуразней, словно чужой язык подчеркивал нелепость ее содержания, — меня это пугало. Но им я ничего не сказал, даже не намекнул, что все понял. Внешне поведение мое оставалось прежним: по утрам я поливал мамины азалии, утром сад был напоен запахами ночной прохлады, воробьи перепрыгивали с ветки на ветку, цикады еще не завели свой заунывный концерт, в прозрачном воздухе отчетливо просматривались очертания города, и все вокруг внушало какую-то радостную легкость. После обеда я, как всегда, помогал маме убирать со стола, потом говорил: пойду позанимаюсь; уходил к себе, закрывал дверь и ставни, бросался на кровать и неотрывно следил за игрой солнечных бликов, пробивавшихся сквозь планки ставен и ложившихся на потолок радугой. Думать ни о чем не хотелось, у меня слипались глаза, но я не спал, перед мысленным взором проплывали разнообразные картины: к примеру, я в сингапурском порту, и самое странное то, что все было точь-в-точь как на картинке из учебника, с той лишь разницей, что и я был там. Вот так, незаметно, наступила суббота.
В то утро я ничего не говорил и ничего не делал — единственно старался как можно реже попадаться им на глаза. Мама на кухню — я в гостиную, мама в гостиную — я в сад, Нена в сад — я тут же к себе в комнату. Они нарочно показывали мне, что ничего не происходит, и этим страшно осложняли мои действия, вынуждая меня притворяться, будто я ничего не заметил. Самым неприятным моментом нашей дурацкой игры в прятки было мое нечаянное появление на кухне: будучи уверен, что их там нет, я вдруг застиг маму за передачей записки. Дуреха Нена покраснела как рак и поспешно спрятала письмо за спину, но все было настолько очевидно, что дальнейшее мое притворство становилось бессмысленным, они бы наверняка что-нибудь заподозрили; и я, к стыду своему, пошел уже на прямую ложь, небрежно бросив Нене: да ладно, можешь не прятать, как будто я не знаю, что тетя Ивонна тебе пишет, а мне нет, еще бы, ведь ты всегда была ее любимицей; мама незамедлительно вмешалась, заявив: брат с сестрой не должны ссориться из-за ревности — это смертный грех; я облегченно вздохнул, чувствуя, что весь взмок.
Сразу после обеда я выразил желание отдохнуть: дескать, меня разморило от жары, что было принято с полным пониманием. Я прилег и слышал, как они для виду гремят посудой на кухне, а на самом деле тихонько перешептываются; меня это не волновало, мне было совершенно все равно, о чем они говорят.
Нена вышла без четверти два: часы как раз пробили один удар, а потом три коротких. Было слышно, как скрипнула дверь кухни и зашуршали по гравию шаги, удаляющиеся в сторону ворот. Меня охватила мучительная тревога, я только теперь понял, что также жду, и было в этом ожидании что-то нелепое, жестокое, греховное. Пробило два, и я начал про себя считать: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Я понимал, что глупей занятия не придумаешь, но ничего не мог с собой поделать и, думая о нелепости такого счета, продолжал отмеривать секунды как заклинание против чего-то — я не знал, вернее, у меня не хватало мужества признаться, от чего именно я хочу себя оградить. Когда я дошел до ста двадцати, послышались шаги Нены. Я различил их задолго, наверно, она была еще у самых ворот; возвращаясь, она, видимо, решила не идти по мощеной аллее, чтоб не наделать шума, но я все равно услыхал и поднялся, обливаясь потом, на цыпочках подошел к окну, через створки ставен увидел Нену: она шла медленно, опустив глаза, и я был потрясен, заметив на лице своей смешливой сестренки выражение глубокой, недетской печали; в одной руке Нена держала шляпу, а в другой — лист бумаги, который теребила большим и указательным пальцами. Я лег на кровать и заснул.