Вступление к книге второй
Музы, вернитесь на свой Геликон, спасенный от бедствий.
Настежь ворота — он вновь вашему хору открыт!
Гнутые вражьи рога не гудят в аонийских равнинах,
Мерзостным ревом своим ваш заглушая напев!
5 Ты же, делосский бог, сплети в безбоязненных Дельфах
Свежий герою венок, храм оберегшему твой:
Из-под десницы его Кастальские вещие струи
Варвар не осквернит прикосновением рта!
Красной волной заструился Алфей в Сиракузское море,
10 К дальним неся берегам знаки кровавой войны,
И по багровой струе узнала, склонясь, Аретуза:
Пала гетская спесь, новый одержан триумф![1]
Ныне пора, Стилихон, отдохнуть после долгой заботы,
Сердце утешить пора нашей звенящей струной.
15 Ни для кого не позор, меж трудов бесконечно великих
Краткое время сыскав, Музам его посвятить.
Даже не знающий удержу Марс, — и тот после битвы
Отдых телу дает на одрисийских снегах:
Даже и он в этот час, отложив успокоенно копья,
20 Чутко склоняет слух к мирным ладам Пиерид.
Книга вторая
Альпы одолены, спасены гесперийские царства,
И вознесен победитель-отец в достойную сферу,
И небеса величавей горят, обновившись звездою.
Ныне тебе, Стилихон, могущество вверено Рима,
5 Высшая власть вручена над кругом земным, и двойная
О государях забота, и двух воеводство престолов.[2]
Только злоба терпеть не умеет покоя и мира,
И кровожадная пасть иссыхает без свежего пойла —
И замышляет Руфин опять в несказуемых войнах
10 Выжечь землю, и мир перебить привычною смутой.
Он говорит себе так: «На что я могу полагаться
В зыбкой жизни моей? Каким я сумею искусством
Бурю унять? Ненавистный народу, теснимый войсками,
Как поступлю? Ни в силе меча, ни в любви государя
15 Нет защиты: со всех сторон опасности зреют,
И над моей головой уж сверкает клинок обнаженный.
Что мне осталось? Одно: замутить небывалую смуту,
Чтобы погибель моя погибелью стала народам!
Пусть умру, но со мною весь свет! Утешением в смерти
20 Будет всеобщая смерть: никакой меня страх не заставит
Раньше того умереть — жизнь и власть для меня нераздельны!»
Так он сказал, и словно Эол, спускающий ветры
С цепи, препоны разверз, затопил племенами державу,
Войнам путь проторил и, следя, чтоб нигде не осталось
25 Незараженной страны, расписал истребленье по землям,
Каждой свою назначив беду. Одни переходят
Заледенелый Дунай и дробят колесами воды,
Свычные прежде с веслом; другие Каспийским проходом[3]
По неоткрытым тропам сквозь армянские снежные кручи
30 Валом катят на богатый Восток. Дымится пожаром
Каппадокийский Аргей, где пасутся летучие кони,
Галис[4] кровью течет, и горы уже не защита
Для Киликийской земли. Пустеют угодья привольной
Сирии; мчатся копыта врагов по долине Оронта,
35 Где невоинственный люд сроднился лишь с песней и пляской;
Льется из Азии плач! А Европа, открытая гетам,
Стала игралищем их и добычей до самых далматских
Рощ в зеленой листве: все земли, простертые между
Адриатических вод и бурливо шумящего Понта,
40 Обнажены, опустошены, ни пахарь не пашет,
Ни пастух не пасет, как в Ливии, выжженной зноем,
Где каменеет земля, отвергая людскую заботу.
Пламя взвилось с фессалийских полей; в лесах Пелиона
Говор пастуший умолк; эмафийские[5] жатвы — под пеплом.
45 А о паннонских краях, о фракийских беспомощных градах,
О придунайских равнинах никто уже больше не плачет:
Каждый год открыты они для ярости вражьей,
И ощущенье беды перешло в тупую привычку.
Злая судьба! в сколь малый срок великое гибнет!
50 Сколько стоило крови создать и упрочить державу,
Сколько вождей положили труды на ее утвержденье,
Сколько лет стояла она под римскою властью, —
Всё один погубил изменник в мгновение ока!
вернуться
1
вернуться
2
Речь идет о победе Феодосия над Евгением близ Аквилеи в Юлийских Альпах (сентябрь 394 г.), смерти Феодосия в Милане (январь 395 г.; о его обожествлении (ср. примеч. к «Эпиталамию», 300) и воцарении Гонория под опекой Стилихона («двойная о государях забота» — пропагандистское преувеличение, как во Вступл. к кн. I, 17).
вернуться
4