Сам великий тот град, почитаемый ровнею Риму,
55 И за проливом своим халкедонскую видящий отмель,[6]
Даже и он трепещет уже недалекого Марса:
Рядом пылают огни, и рядом хриплые стонут
Вражьи рога, и у всех на глазах вонзаются в кровли
Стрелы, дрожа на лету. Одни охраняют пролеты
60 Стен, другие в порту корабли сцепляют цепями;
Только жестокий Руфин ликует при виде осады,
Счастлив от общей беды и, взойдя на дозорную башню,
Обозревает ужасный вид окрестного поля:
Тянутся пленницы в плен, торчит полумертвое тело
65 Из водоема, иной, пораженный внезапным ударом,
Падает, не добежав до ворот, а иной — на пороге;
Старцу его седина не охрана, и кровью младенца
Орошена материнская грудь. В безмерном восторге
Он разражается хохотом; лишь одного ему жалко —
70 Что не своею рукой рассевает он смерть. По равнине
Всюду пылает пожар, лишь его не касаясь поместий;
И наслаждается он, и враг ему радостней друга.
Впрямь, не гордился ли он, что ему одному не закрыты
Вражьего стана врата и доступ к переговорам!
75 Всякий раз, как он выходил заключать свои сделки,
Целая шла с ним толпа приспешников, рабски покорных;
Воин с мечом вздымал знамена тому, кто не воин!
Сам же он, варваром быть желая даже наружно,
Шел посреди, покрыв себе грудь рыжеющим мехом,
80 В сбруе, как гет, с огромным колчаном, с натянутым луком,
Варварский вид приняв и варварский дух выдавая.
И не зазорно ему, блюстителю римских уставов,
Консульскую сменить колесницу на гетский обычай!
Страждет латинский закон, принужденный сменить одеянье,
85 Скорбно склоняя чело пред судьею, окутанным в шкуру.
О, как мрачен народ! как смотрит, как тайно он ропщет
(Тайно, ибо ни слов, ни слез не дано в утешенье
Горю: за все назначена казнь): «Доколе нести нам
Смертное это ярмо? Какой для бедственной доли
90 Будет предел положен? Кто плачущим слезы осушит,
Кто мятущихся вырвет из смут? Оттоле нас губит
Варвар, отселе — Руфин; ни на суше спасенья, ни в море;
Страшный свирепствует враг на полях, но много страшнее
В собственном нашем дому. Приди же на помощь отчизне
95 Гибнущей, о Стилихон! Поистине здесь твои чада,
Здесь твой дом, здесь твой брак, впервые привеченный богом,
Здесь Гименей во дворце озарил твое факелом счастье.[7]
О, желанный, приди — хоть один! С твоим приближеньем
Сами утихнут бои, и безумство несытое рухнет».
100 Вот каковой заревые края[8] мятежились бурей.
А Стилихон, чуть только Зефир дохнул на зимовья
И на холмах от талых снегов обнажились вершины,
Свой италийский край оставляет под сенью покоя
И на восток обращает свой путь, ведя за собою
105 Галльскую мощь и восточную мощь, две несхожие рати.
Нет, никогда под единой рукой досель не сбиралась
Стольких сила полков и столь многое разноязычье!
Там армянин на коне кудрявую голову вскинул,
Легким узлом затянув свой плащ травянистого цвета,
110 Здесь шагают им вслед огромные рыжие галлы —
Те, кого быстрый Родан питает и медленный Арар,
Те, кто, рождаясь на свет, испытуются водами Рейна,[9]
Те, наконец, на кого торопливая в беге Гарумна
Плещет попятной волной, океанским гонима приливом.
115 Дух во всех един, забыты недавние раны,
Злобы нет в побежденном, и нет в победителе спеси.
Пусть недавно лишь смолк зов труб к усобице бранной,
Страсти не улеглись, и гнев воинственный тлеет, —
Всех одна сплотила любовь к своему полководцу.
120 Именно так (преданье гласит) за царственным Ксерксом
В войске шел целый мир, осушая текущие реки,
Стрелами солнечный свет затмевая, ладьи через горы
Правя и шагом своим поправ перекрытое море.[10]
Вот перешел он Альпийский хребет — и дрогнувший варвар
125 Больше не рыщет в полях, в едином сбивается стане,
В оборонительный круг ощетинив равнинную пажить:
Ров ложится двойной, над рвом непреодолимый
Тын встает на валу, и, словно стена боевая,
Строятся плотным кольцом кибитки под бычьею кожей.
130 Оцепеняющий страх пронзает Руфиново сердце,
Кровь отливает от щек, стоит охладелый, не зная,
В бегстве ль спасенья искать, предаться ль на милость сильнейших
Или направить стопы к послушному вражьему стану?
Что ему груды богатств, сундуки, золотого металла
135 Полные, что ему кров, на порфирных столбах утвержденный,
Что ему весь дворец, горой возносящийся к небу?
Слышит он шаг, считает он дни, остаток он жизни
Мерит остатком пути. Трепеща наступления мира,
Он не смыкает глаз, он ночью срывается с ложа,
140 Словно безумный, казнясь самим ожиданием казни.
Ярость нисходит в него, оживает в злодее преступный
Гений, и вот он идет в священный чертог государя
И обращается к слуху Аркадия с грозной мольбою:
вернуться
9
вернуться
10