Книга третья
Дщери Тавманта[1] велит Юпитер воздвигнуться аркой
Средь облаков, богов со всей созывая вселенной.
Вот заскользила она в пестроцветном полете: Зефиров
Кличет, к духам морским взывает, мешкотных гонит
5 Нимф, из влажных пещер божества увлекает речные.
В страхе боги спешат, гадая, зачем потревожен
Мирный покой и в чем суматохи причина великой.
Звездный заполнив дворец, расселись гости по чину,
Каждому — должная честь: небес обитателям место
10 Первое; ниже — для тех, кто в глубинах соленого моря
Правит: кроткий Нерей соседствует с достопочтенным
Форком седым; скамью последнюю Главк двуобразный
Занял, с ним Протей, в едином застывший обличье.[2]
Старшим рекам почет оказан — сидячее место
15 Отведено, но ручьи молодые топчутся сзади
Тесной толпой. К князьям морским дочерне наяды
Льнут, и, язык прикусив, дивятся фавны созвездьям.
Тут загремел Отец с Олимпа речью суровой:
«Вновь о роде земном меня одолела забота,
20 Чуждая думам моим с тех пор, как ветхий Сатурна
Век миновал и пришло ленивое племя в упадок![3]
Время людей пробудить, привыкших в оцепененье
Праздном дремать! Пора возродить их для жизни тревожной!
Да не взойдут хлеба на нивах непаханых, медом
25 Да оскудеют леса, ключи да иссякнут хмельные —
В чаше речных берегов вину не пениться боле.
(Я не завидую, нет! — поистине злоба и ревность
Не достигают богов — но роскоши блеск несовместен
С честностью, и средь богатств людской помрачается разум.)
30 Сметливость из нужды да родится — воспрянут ленивых
Сонные души, к путям далеким мечты устремятся,
И ежедневный труд ремеслам придаст совершенство.
Но умоляет меня Природа в жалобах многих
Милость смертным явить — называет неумолимым,
35 Грубым тираном, Отца вспоминает царство златое:[4]
Я-де скупец, людей лишивший сокровищ природных,
Я-де хочу поля покрыть коростой, репьями
Пашню засеять, отнять у года венец плодоносный.
Ей же, что прежде была родимой матерью людям,
40 Ныне, увы! предстоит обернуться мачехой злобной.
«Стоило ль к звездам умы увлекать и стоило ль смертным
Гордо главу возносить, чтоб ныне паслись в запустенье,
Словно скоты, с земли собирая желуди в пищу?
В радость ли будет им жизнь средь лесных болотистых дебрей,
45 Жизнь не людей, а зверей?» Подобные жалобы часто
Слышал от Матери я и, милостью сердце смягчивши,
Смертных решил уберечь от судьбы дикарей хаонийских:[5]
Волей моей суждено Церере, в неведенье горя
Ныне идейских львов бичующей с Матерью грозной,
50 Все обежать моря и земли в неутолимой
вернуться
2