И снова к нам на помощь пришел Вечный Жид:
— У нас же есть interpreti[64], - воскликнул он и стукнул себя ладонью по лбу.
Это означало решительный поворот к лучшему, может быть, шаг к победе социализма уже в наши дни. Мы выскочили на улицу, шустро промчались через весь город и нашли в прилегающих лесах официального переводчика итальянского правительства, довольно молодого, хорошо одетого мужчину, который принял нас с общеизвестным итальянским гостеприимством. Он, несомненно, был интеллигентом, окончил университет в Падуе по курсу истории искусств, а также имел, как мы смогли установить, пересыпая разговор различными именами, прекрасное представление об итальянской литературе.
Собственно, у него был только один недостаток: он не говорил ни на одном языке, кроме итальянского.
Через некоторое время я поделился с самой лучшей из всех жен своим раздумьем, не прыгнуть ли нам лучше через окно в этот прекрасный сад и не скрыться ли в темноте.
Моя супруга ответила неопровержимым аргументом, что семьдесят процентов — это, в конце концов, семьдесят процентов.
Я ощутил, как во мне поднимается жуткая ненависть к флорентийским соломенным сумкам.
Мы решили вернуться назад, к директору бюро Уфицио: кроме меня самого, еще и моя жена, служащий, Вечный Жид, переводчик и еще какой-то прибившийся к нам молодой человек, постоянно рассказывавший нам анекдоты на неаполитанском диалекте и при этом едва удерживающийся от смеха.
Придя в Уфицио, я подвинул к себе блокнот директора, нарисовал примитивную железную дорогу с облаками дыма над ней и дополнил графическое изображение следующим текстом: "70 % — giornalisto — prego".
Это, несомненно, пролило немного света на ранее совершенно темное дело.
Директор снова бросил свое "uno momentino", схватил издание конституции Республики в кожаном переплете и принялся учить ее наизусть. Между тем, неаполитанский рассказчик анекдотов вручил мне кипу формуляров, которые, как мне разъяснил переводчик, я должен заполнить на понятном, хорошо читаемом итальянском языке.
Я наудачу вписывал в бумаги цифры, даты и знаки препинания. В самых отчаянных случаях я вставлял фразу "Spagetti alla Bolognese"[65].
По завершении этой анкеты изучения общественного мнения, неаполитанец взял меня за руку и вывел на улицу. Мы пересекли Тибр и проследовали к одинокому зданию на окраине города, где поднялись по нескончаемым лестницам и оказались перед окошком, напоминающим билетную кассу.
Поскольку неаполитанец попытался залезть мне в бумажник, наши руки сошлись в немой схватке — пока не выяснилось, что он всего лишь хотел взять у меня шесть тысяч лир. С помощью международного кода я дал ему понять, что уже все оплатил в Тель-Авиве, для чего процитировал главу из "Ада" Данте. И дал ему шесть тысяч лир.
Когда мы вернулись туда, откуда вышли, я нашел самую лучшую из всех жен в весьма тревожном состоянии: поникшую в кресле, вытаращившую остекленевшие глаза и прерывисто дышащую.
Как благородный человек, я должен добавить, что и директор Stampa уже двенадцать часов ничего не ел. Он лишь неустанно листал разные бумаги в поисках моего имени.
Внезапно — я никогда не забуду этот миг — это было как озарение — внезапно я усмотрел на одном из листков, в самом верху, имя Кишон. Трясясь, я показал на соответствующее место и закричал изменившимся от волнения голосом:
— Mio! Mio! Mio![66]
Директор недружелюбно посмотрел на меня и утопил в нервозном словесном потоке, который я, вследствие своих скудных познаний в итальянском, вообще не понял, но который для меня, благодаря обилию жестов, значил примерно следующее:
— Да, да. — Bene, bene[67]. Мы допускаем, что это ваше имя. И мы допускаем, что вот это — обозначение иностранного журналиста, который имеет право на скидку на проезд. Ну, и что дальше? Что дальше?
После тупой, молчаливой паузы директор снова обронил свое "моментино", поднял телефонную трубку, долго и нудно говорил с кем-то, явно своим начальством, после чего начал писать доклад в восьми экземплярах, причем самым медленным образом, выписывая его на бумаге большими буквами времен Юлия Цезаря. Как только очередной лист был готов, он сразу же отправлялся спец-курьером государственной контрольной службы. В процессе этого директор бросал на меня столь свирепые взгляды, что я, в конце концов, начал задаваться вопросом, не собирается ли он вместо разрешения на скидку выписать ордер на арест.
Настал момент, когда этот длиннейший протокол был завершен. Как только это произошло, директор, не медля более, умчался посоветоваться с министром внутренних дел, на самом высшем уровне. Только раз потом он сунул голову в дверь и спросил, чего же мы все-таки хотели.