"Вот идет к нам она, да, это она, самая прекрасная на свете!".
Одета она была в черную чулочную сеть, тесно облегающую шкуру пантеры, с копной седых волос, необыкновенно длинными ресницами, сверкающими зубами и большим декольте. При всей привлекательности ей свободно можно было дать лет 70 (самая лучшая из всех жен даже предложила было 71, но только шепотом).
Можете не сомневаться: слово "бабушка" для меня свято.
Бабушка, по моему убеждению, выполняла в нашей семье в высшей степени важные задания: была бебиситтером и хранителем старинных кухонных рецептов, которые в противном случае попросту пропали бы. Короче, бабушка всегда пользовалась моей любовью и уважением. Может быть, именно поэтому я так чувствительно среагировал, когда внезапно какая-то бабушка повисла над сценой и в ярких лучах прожектора предстала перед глазеющей толпой. К тому же эта специфическая бабушка числилась в программе не каким-то там рядовым номером, а суперзвездой всего шоу, божественной примадонной, несравненной артисткой, национальной святыней.
Действительно, ее голос какое-то время мог держаться наравне со остальными. Но бабуля несомненно хотела привести в действие и свои танцевальные способности, и оставшись одна на рампе, дико там запрыгала, подняв голову, распустила хвост и стала рассказывать двусмысленные анекдоты, то есть вообще вела себя совсем не так, как положено бабушкам.
Либо она была супругой директора, либо имела необыкновенные связи в артистических кругах.
Между тем, я догадался, что своим высоким положением она обязана совсем иным обстоятельствам, а именно: ее мастерству по установлению "контакта с публикой". Это у нее получалось неподражаемо. Это была ее вотчина.
Изящество, с каким она брала в руки микрофон… как она вступала в зрительный зал… заходила в проходы… остановилась перед одним иностранным зрителем и перекинулась с ним парой фраз на его родном языке… как она походя роняла шутливые слова, делала непристойные предложения… как она поцеловала лысину какому-то мирно сидящему господину… все это было бесподобно.
В тот судьбоносный вечер она для каких-то целей представления собрала из зрителей трех мужчин: верзилу-американца, коротышку-испанца и толстого итальянца. После того, как она сломила сопротивление этих трех переселяемых и вытащила их на сцену, где была встречена хихикающими девушками, бабуля уперла руки в обтянутые шкурой пантеры бедра, обвела взглядом зал и объявила:
— Мне нужен еще один!
Должен сказать без хвастовства, что я уже не раз бывал в опасных для жизни ситуациях. Я сбегал из многих лагерей для пленных, сражался в войне за независимость Израиля и однажды даже принимал участие в мирном конгрессе "Лига взаимопонимания народов".
Но никогда в жизни я не чувствовал такого панического страха, как в то мгновение, когда бабуля направилась к моему креслу в первом ряду. Это было ужасно. Я становился попеременно то красным, то бледным, вдавливался в кресло и в отчаянии искал защиты. Перед моим мысленным взором всплывали воспоминания моего прошедшего несчастливого детства.
— Как здорово… — громко прошипела рядом со мной змея, на которой я был женат. — Она идет за тобой!
В следующее мгновение бабуля уже стояла передо мной. Я послал жаркую мольбу небесам, но она уже обвилась вокруг меня.
Я судорожно попытался вырваться из ее цепких объятий. Но это была лишь вода в ее громыхающей мельнице. Под громовое рукоплескание зала она с неподражаемым французским шиком упала мне на колени.
Мне хотелось бы опустить детальные описания этого события. Достаточно того, что бабушка прижала мою сильно сопротивляющуюся голову к своему декольте и прокуренным голосом спросила: "Ты там видишь хорошо, малыш?"
— Я там вижу гадость, — с трудом выдавил я, борясь с приступами кашля, вызываемого поднятыми облаками пудры. — Слезьте с моих коленей или я позову на помощь…
— Ah, сhrie![106] — бабуля поднялась, поскрипывая костями, поцеловала меня в нос и попыталась выволочь на сцену. При этом она оказалась удивительно мускулистой. Я это понял по тому, что захват, которым она меня прижала к подлокотникам моего кресла, был весьма крепок.
— Mon choux[107], - посмеивалась она и кивком потребовала от оркестра сыграть бурный кан-кан, во время которого самая лучшая из всех жен лицемерно приговаривала у меня за спиной:
— Не порти всем настроение, Эфраим! Она ведь такая милая! Все просто умирают от этим милых шуточек, только ты один — нет!