— Извините, — сказал и я. — Мы эту штуку вовсе не "уронили". Извините.
— А что же?
— Что вы имеете в виду? Что значит — "а что же"?
— А как же иначе я мог бы ее найти на тротуаре?
В это мгновение самая лучшая из всех жен с быстрым "Спасибо!" вырвала злополучную обертку из руки этого прямолинейного искателя и увлекла меня в сторону.
— Ты с ума сошел! — прошипела она мне. — Ты что, забыл?
Я побледнел. Ну, конечно же, я забыл, что мы находимся в опрятной Швейцарии, на сверкающих чистотой улицах ее чистейшего города. Нигде не было видно ни единой выброшенной бумажки. Самое большее, что виднелось на тротуаре — это пара выцветших пятен, которые, видимо, не исчезли без остатка даже после усердного трения. В отдалении хорошо одетый дворник старательно ликвидировал антисептической щеткой хлебную крошку. Ничего, кроме чистоты, чистоты и еще раз чистоты. И эту-то безупречную панораму я осмелился изуродовать кощунственным выбрасыванием двух картонных оберток!
Снедаемый стыдом и раскаянием, я осторожно сложил эти отходы вместе, клеевой стороной внутрь.
— Ну, вот, в общем-то, все в порядке, — сказал я своей удовлетворенно кивнувшей супруге. — Но что делать дальше? Я же не могу все время таскать эти штуки с собой. Нам еще две недели быть в Швейцарии…
— Не отчаивайся. Мы еще найдем, куда это можно будет выбросить на законных основаниях. Какую-нибудь официальную помойку или что-нибудь подобное.
Было одиннадцать утра, когда она это сказала. В два пополудни я все еще носил обе эти картонные обертки в своих мокрых от пота и растаявшего шоколада руках. Ах, если бы мы могли найти где-нибудь бумажку, чтобы завернуть их! Но наши тоскливо шарящие вокруг себя взгляды не находили ничего подобного.
Мы сели в вагон безусловно чистого цюрихского трамвая и устроились у открытых окон. Якобы углубившись в живой, полный жестикуляции разговор, мы ждали лишь первого подходящего поворота. Там я быстрым движением выбросил оберточный комок наружу. Заскрежетали тормоза, и через несколько метров наш вагон встал, как вкопанный. Я послушно встал, поднял этот оброненный ценный предмет и поблагодарил вагоновожатого: "Очень любезно с вашей стороны. К счастью, с вещами ничего не случилось. Премного благодарен".
Постепенно мы впадали в панику. В отчаянии я обратился к пожилому господину, стоявшему неподалеку, на предмет того, что бы он сделал, если, например, хотел избавиться от грязной бумажки.
Пожилой господин задумался и затем предположил, что хотя упомянутое мной обстоятельство столь невероятно, что он может с трудом это представить, но рассуждая чисто теоретически, он взял бы эту бумажку домой и в воскресение сжег.
Я посвятил его в свою тайну и добавил, что упомянутый бумажный материал принадлежит к категории "отходы".
В ответ он дал мне свой адрес и пригласил на послезавтрашний вечер; мы могли бы остаться у него в гостях на пару месяцев, его жена будет очень рада.
Я уже был готов принять его предложение, но своевременно вспомнил, что мы не собираемся столько пробыть в Швейцарии, потому поблагодарил его с показной сердечностью, намекнув при этом, что вынужден отказаться от его любезного приглашения исключительно по неотложным обстоятельствам непреодолимой силы; между тем, мне пришел на ум совершенно иной выход: я сообщил, что собираюсь выслать эту гадость по почте в Израиль как "Вещь без оценочной стоимости".
— Но что вы с ней будете делать в Израиле? — заботливо поинтересовался мой теоретически гостеприимный хозяин.
— Я выброшу его в Иордан.
Это его успокоило, и мы распрощались.
Тем временем, мы оказались в местности, утопающей в аллеях. Мой план, состоявший в том, чтобы дождаться темноты и закопать скомканную бумагу под одним из деревьев, к сожалению, оказался неосуществимым, поскольку все деревья были обнесены коваными стальными решетками. С поникшими головами и тяжелым сердцем мы вынуждены были повернуть обратно в город.
И тут — внезапно — посреди центра города — на одном из фонарных столбов — я увидел подвешенную урну для мусора, действительно настоящий, волшебный, позолоченный ящик с надписью: СДЕЛАЕМ ЦЮРИХ ЧИСТЫМ! ОТХОДЫ — СЮДА!
Нетвердым шагом я приблизился, ухватился за ящик, как беженец за спасительную свободу, бросил туда этот проклятый скомканный картон и, рыдая, обнял жену, чей лик светился улыбкой неземного блаженства. А затем, рука в руке, мы направились в свой отель.
— Извините, — сказал полицейский, остановивший нас через несколько шагов. — Вы должны достать ваш пакетик обратно. Это совершенно новая урна. Нам хотелось бы держать ее в чистоте.