О.Генри
Из сборника
«СЕРДЦЕ ЗАПАДА»
Сердце и крест
Бэлди Вудз потянулся за бутылкой и достал ее. За чем бы на тянулся Бэлди, он обычно… но здесь речь не о Бэлди. Он налил себе в третий раз, на палец выше, чем в первый и во второй. Бэлди выступал консультантом, а консультанта стоит оплатить.
— На твоем месте я был бы королем, — сказал Бэлди так уверенно, что кобура его скрипнула и шпоры зазвенели.
Уэб Игер сдвинул на затылок свой широкополый стэтсон и растрепал светлые волосы. Но парикмахерский прием ему не помог, и он последовал примеру более изобретательного Бэлди.
— Когда человек женится на королеве, это не значит, что он должен стать двойкой, — объявил Уэб, подытоживая свои горести.
— Ну, разумеется, — сказал Бэлди, полный сочувствия, все еще томимый жаждой и искренно увлеченный проблемой сравнительного достоинства игральные карт. — По праву ты король. На твоем месте я потребовал бы пересдачи. Тебе всучили не те карты… Я скажу тебе, кто ты такой, Уэб Игер.
— Кто? — спросил Уэб, и в его бледно-голубых глазах блеснула надежда.
— Ты прннц-консорт.
— Полегче, — сказал Уэб, — я тебя никогда не ругал.
— Это титул, — объяснил Бэлди, — который в ходу среди карточных чинов; но он не берет-взяток. Пойми, Уэб, это клеймо, которым в Европе отмечают некоторых животных. Представь, что ты, или я, или какой-нибудь голландский герцог женится на персоне королевской фамилии. Ну, со временем наши жены становятся королевами. А мы — королями? Черта с два! На коронации наше место где-то между первым конюхом малых королевских конюшен и девятым великим хранителем королевской опочивальни. От нас только и пользы, что мы снимаемся на фотографиях и несем ответственность за появление наследника. Это игра с подвохом. Да, Уэб, ты принц-консорт. И будь я на твоем месте, я бы устроил междуцарствие, или habeas corpus, или что-нибудь в этом роде. Я стал бы королем, если бы, даже мне пришлось смешать к черту все карты.
И Бэлди опорожнил стакан в подтверждение своих слов, достойных Варвика, делателя королей.
— Бэлди, — сказал Уэб торжественно, — мы много лет пасли коров в одном лагере. Еще мальчишками мы бегали по одному и тому же пастбищу и топтали, одни и те же тропинки. Только тебя я посвящаю в свои семейные дела. Ты был просто объездчиком на ранчо Нопалито, когда я женился на Санте Мак-Аллистер. Тогда я был старшим; а что я теперь? Я значу меньше, чем пряжка на уздечке.
— Когда старик Мак-Аллистер был королем скота в Западном Техасе, — подхватил Бэлди с сатанинский вкрадчивостью, — и ты был козырем. Ты был на ранчо таким же хозяином.
— Так было, — согласился Уэб, — пока он не догадался, что я пытаюсь заарканить Санту. Тогда он отправил меня на пастбище, как можно дальше от дома. Когда старик умер, Санту стали звать «королевой скота». А я только заведую скотом. Она присматривает за всем делом; она распоряжается всеми деньгами. А я не могу продать даже бычка на обед туристам. Санта — «королева», а я — мистер «Никто».
— На твоем месте я был бы королем, — повторил закоренелый Монархист Бэлди Вудз. — Когда человек женится на королеве, он должен идти с ней по одной цене в любом виде — соленом и вяленом, у повсюду — от пастбища до прилавка. Многие, Уэб, считают странным, что не тебе принадлежит решающее слово на Нопалито. Я не хочу сказать ничего худого про миссис Игер — она самая замечательная дамочка между Рио Гранде и будущим рождеством, — но мужчина должен быть хозяином в своем доме.
Бритое смуглое лицо Игера вытянулось в маску уязвленной меланхолии. Выражение его лица, растрепанные желтые волосы и простодушные голубые глаза — все это напоминало школьника, у которого место коновода перехватил кто-то посильнее. Но его энергичная мускулистая семидесятидвухдюймовая фигура и револьверы у пояса не допускали такого сравнения.
— Как это ты меня назвал, Бэлди? — спросил он. — Что это за концерт такой?
— «Консорт», — поправил Вэлди, — «принц-консорт». Это псевдоним для неважной карты. Ты по достоинству где-то между козырным валетом и тройкой.
Уэб Игер вздохнул и поднял с пола ремень от чехла своего винчестера.
— Я возвращаюсь сегодня на ранчо, — сказал он безучастно. — Утром мне надо отправить гурт быков в Сан-Антонио.
— До Сухого озера я тебе попутчик, — сообщил Бэлди. — В моем лагере в Сан-Маркос согнали скот и отбирают двухлеток.
Оба companeros[1] сели на лошадей и зарысили прочь от маленького железнодорожного поселка, где в это утро утоляли жажду.
У Сухого озера, где их пути расходились, они остановили лошадей, чтобы выкурить по прощальной папиросе. Много миль они проехали молча, и тишину нарушали лишь дробь копыт о примятую мескитовую траву и потрескивание кустарника, задевавшего за деревянные стремена. Но в Техасе разговоры редко бывают связными. Между двумя фразами можно проехать милю, пообедать, совершить убийство, и все это без ущерба для развиваемого тезиса. Поэтому Уэб без всяких предисловий добавил кое-что к разговору, который завязался десять миль назад.
— Ты сам помнишь, Бэлди, что Санта не всегда была такая самостоятельная. Ты помнишь дни, когда старик Мак-Аллистер держал нас на расстояние и как она давала мне знать, что хочет видеть меня. Старик Мак-Аллистер обещал сделать из меня дуршлаг, если я подойду к ферме на ружейный выстрел. Ты помнишь знак, который, бывало, она посылала мне… сердце и в нем крест.
— Я-то? — вскричал Бэлди с хмельной обидчивостью. — Ах ты, старый койот! Помню ли? Да знаешь ли ты, проклятая длиннорогая горлица, что все ребята в лагере знали эти ваши иероглифы? «Желудок с костями крест-накрест» — вот как мы называли их. Мы всегда примечали их на поклаже, которую нам привозили с ранчо. Они были выведены углем на мешках с мукой и карандашом на газетах… А как-то я видел такую штуку, нарисованную мелом на спине нового повара, которого прислал с ранчо старик Мак-Аллистер. Честное слово! — Отец Санты, — кротко объяснил Уэб, — взял с нее обещание, что она не будет писать мне и передавать поручений. Вот она и придумала этот знак «сердце и крест». Когда ей не терпелось меня увидеть, она ухитрялась отмечать этим знаком что придется, лишь бы попалось мне на глаза. И не было случая, чтобы, приметив этот знак, я не мчался в ту же ночь на ранчо. Я встречался с нею в той рощице, что позади маленького конского корраля.
— Мы знали это, — протянул Бэлди, — только виду не подавали. Все мы были за вас. Мы знали, почему ты в лагере держишь коня всегда наготове. И когда мы видели «желудок с костями», расписанные на повозке, мы знали, что старику Пинто придется в эту ночь глотать мили вместо травы. Ты помнишь Скэрри… этого ученого объездчика? Ну, парня из колледжа, который приехал на пастбище лечиться от пьянства. Как завидит Скэрри на чем-нибудь это клеймо «приезжай к своей милке», махнет, бывало, рукой вот таким манером и скажет:
«Ну, нынче ночью наш приятель Леандр опять доплывет через Геллиспункт».
— В последний раз, — сказал Уэб, — Санта послала мне знак, когда была больна. Я заметил его сразу, как только вернулся в лагерь, и в ту ночь сорок миль прогнал Пинто галопом. В рощице ее не было. Я пошел к дому, и в дверях меня встретил старик Мак-Аллистер.
— Ты приехал, чтобы быть убитым? — говорил он. — Сегодня не выйдет. Я только что послал за тобой мексиканца. Санта хочет тебя видеть. Ступай в эту комнату и поговори с ней. А потом выходи и поговоришь со мной.
Санта лежала в постели сильно больная. Но она вроде как улыбнулась, и наши руки сцепились, и я сел возле кровати как был — грязный, при шпорах, в кожаных штанах и тому подобном.
— Несколько часов мне чудился топот копыт твоей лошади, Уэб, — говорит она. — Я была уверена, что ты прискачешь. Ты увидел знак? — Шепчет она:
— Как только вернулся в лагерь, — говорю я. — Он был нарисован на мешке с картошкой и луком.