– Хорошо, – Сверчинский уже принял решение. – Я завтра вечером буду у этой «Метелицы». Выйдешь часов в десять, перейдешь на противоположную сторону. Я подойду к тебе сам. Скажешь, там Паленый или нет. А потом вместе с тобой и подождем, когда он выйдет. Покажешь его нам.
– Нам? – настороженно переспросил Григорий.
– Ну, я, скорее всего, не один буду.
Глаза Григория от испуга округлились еще больше.
– Стрелять будете, Кондрат Сергеевич?
– Если придется, будем.
– А ежели кто дознается, что я с вами был? Ну, увидят там или еще чего?
– Не беспокойся, Гриш, – успокоил своего информатора Сверчинский. – Никто тебя не увидит. Мне самому не нужно такого ценного кадра, как ты, терять. Значит, договорились?
– Договорились, – неохотно согласился Григорий. Видно было, что слова чекиста не убедили его окончательно. – В десять я выйду.
Сверчинский поднялся на ноги.
– А гривенник как же, Кондрат Сергеевич? – засуетился Григорий. – Вы ведь гривенник обещали. Неужто запамятовали?
– Да все я помню, – Сверчинский сунул руку в карман плаща. – Держи!
Григорий подхватил монетку налету. Даже странно было, как он сумел разглядеть в такой темноте ее полет.
– Благодарствую, Кондрат Сергеевич. Ежели чего, всегда обращайтесь.
Москва. Курляндский вокзал
Ступив на платформу одним из первых, Графин с наслаждением втянул воздух полной грудью. Затем шумно выдохнул и с улыбкой осмотрелся по сторонам. Москва определенно изменилась за те пятнадцать лет, что Графин провел на каторге. Столько событий! Царя свегли, жандармерии не стало. Департамента полиции – и того уже не было! Во все это трудно было поверить, и Графин слушал приходившие с воли известия, как придуманные кем-то детские сказки. А вот теперь ему и самому предстояло убедиться во всем воочию...
Мимо бывшего каторжанина ровным строем прошли облаченные в длиннополые шинели красноармейцы. Графин проводил их заинтересованным взглядом и негромко хмыкнул.
– Что же это теперь? Заместо жандармов, что ли? Дико! Право слово, дико!
Графин запахнул на груди старенькую потертую тужурку, служившую ему многие годы верой и правдой, и решительно зашагал по перрону к зданию вокзала. Странным казался Графину тот факт, что никто из московских «иванов» не приехал его встречать. Однако разочарование авторитетного вора мигом рассеялось, едва он сумел различить в толпе высокую широкоплечую фигур Митяя.
– Митяй!
Широкоплечий обернулся на окрик. Всегда идеально приглаженные волосы Митяя сейчас слегка растрепались от налетевшего с запада холодного ветра. Над верхней губой красовались изящные тоненькие усики, которых Графин не видел прежде. Модное пальто, шапка, белоснежные, как у аристократов, перчатки... Во всем этом облике узнать Митяя можно было только по росту.
– Эким ты франтом, брат, – лукаво прищурился Графин, когда Митяй подошел и они крепко обнялись в знак приветствия. – Раньше, помню, за тобой такого не наблюдалось.
– Раньше! – Митяй с наигранной деловитостью стряхнул с воротника пальто невидимые пылинки. – Ты бы еще царя Гороха вспомнил, Графин. Раньше много чего не наблюдалось. А теперь тут все изменилось. Вся жизнь изменилась. Не слыхал разве?
– Слыхал, но не думал, что изменения могли коснуться и нашего образа жизни.
– Эх! – Митяй только рукой махнул. – Поедем обедать, брат. Я тебе сейчас такого порасскажу... Сам все и поймешь.
Слова старого товарища заметно насторожили Графина. Не тот человек Митяй, чтобы беспричинно дуть на воду. Значит, проблемы и в самом деле существовали. И кому теперь с ними придется разбираться, если не ему, Графину, как человеку, номинально стоящему во главе московского воровского сообщества?
Они вместе прошли через здание вокзала и оказались на площади. Оценив по достоинству щеголеватый наряд Митяя, в их сторонку тут же устремилось три или четыре извозчика, наперебой предлагая свои услуги.
– Я и гостиницы хорошие знаю, – бойко выступал один из них, прыщавый, еще совсем юнец, с длинными спутанными волосами.
Но Митяй не обратил на все эти предложения никакого внимания. Свой возница покорно ожидал их на противоположной стороне улицы. К нему-то и повел Митяй прибывшего в столицу Графина.
– Да не томи ты меня, – не выдержал Графин, когда они сели в экипаж и лошади рысью пустились вскачь. – Скажи толком, о чем речь. Хоть в двух словах обрисуй.
– Ну, если в двух словах, так это можно, – Митяй расстегнул ворот пальто. – Чекисты, которые ныне у власти, поопаснее жандармов будут. И поопаснее полицейских, с которыми мы привыкли иметь дело раньше. Никаких каторг и никаких острогов теперь практически не существуют. Ежели изловят кого, так сразу к стенке. И пулю тебе в лоб без суда и следствия. Разговор у них с нашей братией недолгий.
– Как так без суда и следствия? – недоверчиво откликнулся Графин. – А как же закон? Прокуратура? Судебные исполнители?
– Ничего этого почти нет. Есть только один закон – ЧК.
– Что же это за зверь такой?
Митяй рассмеялся.
– А вот это ты верно подметил, Графин. Зверь! Еще какой зверь. Но тут в двух словах не растолкуешь. Да и, честно тебе скажу, брат, не ЧК сейчас наша главная забота.
– А кто?
Слушая соратника, Графин не забывал смотреть по сторонам. Пролетка катила по булыжной мостовой не слишком быстро. И опытный взгляд авторитетного «ивана» невольно подмечал каждую встречавшуюся на пути мелочь.
– Молодая да нахрапистая поросль подняла голову, Графин, – поделился Митяй. – Именуют себя жиганами. Воры новой формации, черти бы их побрали. Традиций никаких не соблюдают, уркачей авторитетных ни во что не ставят. Стреляют и грабят почем зря.
– Вот как? А что же ЧК?
– Борются. Только этих жиганов, знаешь, сколько расплодилось? Не счесть! У нас тут в Москве еще ничего. Худо ль бедно, но можно сыскать на них управу. Пока, – многозначительно добавил Митяй. – А вот в провинциях такое творится. Сколько наших положили!
Черты лица Графина угрожающе заострились. Вкратце обрисованная соратником картина совсем ему не понравилась.
– Устои пошатнулись, Графин, – заключил Митяй. – Нужна твердая рука.
– Ясно. Я разберусь.
Пролетка свернула на Рязанскую.
Казань. Малина на Старо-Купеческой
Скулатый постучал кончиком папиросы по гладкому ногтю большого пальца правой руки, стряхивая с коленей высыпавшийся табак, и снова перевел взгляд на сидящего в кресле Гаврилу.
Болезненная гримаса ни на секунду не покидала лицо раненого уркагана. Простреленная лодыжка не давала ему покоя, даже когда, с наложенными на рану бинтами, он вытянул ее и осторожно опустил на низкий пуфик.
– Значит, так и сказал? – Скулатый чиркнул спичкой и раскурил папиросу. – Что я к нему на поклон явиться должен? Что он теперь хозяин в Казани? Я правильно все понял?
Голос старого уркагана звучал глухо и слегка надтреснуто. При этом почти после каждого слова Скулатый делал небольшую паузу и со свистом добирал воздух. Сказывался застарелый туберкулез – напоминание о годах, проведенных на каторге.
Скулатому было уже за шестьдесят. Свое прозвище он получил за широкие скулы, рельефно выделяющиеся на худом вытянутом лице. Волос у казанского авторитета почти не было, не считая того седого пушка, что обрамлял череп полукругом от одного виска до другого. Высокий покатый лоб рассекал узкий продольный шрам.
Гаврила избегал смотреть Скулатому прямо в глаза.
– Я передал слово в слово.
Скулатый горько усмехнулся и коротко переглянулся с двумя другими уркаганами, присутствующими в комнате. Верный соратник Скулатого Оглобля сидел рядом с ним на низком турецком диванчике, а молодой и неоперившийся еще, по мнению старого вора, Игнат разместился на подоконнике. Проникавший сквозь щель задернутых штор свет отбрасывал желтоватый блик на щеку Игната, и казалось, что это след от застарелого ожога.
– Слыхали? – обратился к подельникам Скулатый. – Что я вам говорил? Рекрут не остановится до тех пор, пока не приберет к рукам весь город. Хавальник у него здоровенный. Заглотнет – и не подавится. Если только... – Скулатый глубоко затянулся и тут же зашелся в сухом лающем кашле. – Если только мы его не заставим подавиться. Смерть Пети Маленького с рук ему не сойдет. И поклон я ему такой отвешу, что он его век не забудет, – желваки заиграли на скулах авторитета, когда он вновь обратился к Гавриле. – Сказал он, куда к нему на поклон явиться я должен?