— Густо.
— Часть людей отдыхает. Спят прямо в окопах, на земле. Часть окапывается. — Кузеванов сделал паузу и вдруг сказал: — Товарищ старший лейтенант, а похоже, что наше присутствие здесь их не сильно беспокоит.
— Почему ты так думаешь?
— То, что фронтом вдоль берега они окапываются, понятно. Но овраг контролирует один патруль. Всего один. Три человека. Может, они думают, что нас совсем мало? Разведгруппа…
— Тогда почему сразу не полезли отлавливать? Разведгруппу. Эх, батя тянет… Сейчас бы полку самое время переправляться! Мы бы во фланг ударили. А полк тем временем переправлялся.
— Что, молчит штаб полка?
— Молчит. А я на связь не выхожу. Чтобы немцев не беспокоить. Слушают, наверняка слушают. Ты, Андрей, наряди-ка двоих своих ребят, понадежней, пусть на тот берег сплавают. За одно Москвина на острове проведают. Лодку у него возьмут. На лодке им до нашего берега — десять минут… Пусть разыщут кого-нибудь из штаба полка. Доложат обстановку: так, мол, и так, закрепились в овраге правее деревни, немцы окапываются, нас пока не беспокоят, самое время по ним ударить.
Кузеванов исчез в ночи. Даже шорох его шагов тут же поглотила темень и густой, как вата, туман, который начал заполнять овраг. Значит, время уже за полночь, понял Нелюбин, и Днепр тоже покрыт туманом. Что же полк мешкает?
Рядом, в ровике, отрытом в склоне оврага, похрапывал связист. Спал он чутко. Посопит, посопит, и вдруг затихнет, даже дыхание останавливает — слушает. Связист у Нелюбина боец бывалый. Под Хотынцом в окружении неделю посидел, знает, почем фунт лиха и что значит уснуть под носом у немцев.
Немецкий пулемет постукивал то дальше по берегу, то совсем близко. То ли поменял угол огня, то ли стрелял уже другой, находившийся дальше. В стороне города тоже работали дежурные пулеметы. Но там все еще слышались и резкие одиночные выстрелы мосинских винтовок. Иногда бухали гранаты. Нелюбин снял с головы каску, расправил пилотку. Неужели, думал он, наступит такое время, когда он, Кондратий Нелюбин, будет стоять вот такой же ночью в октябре, только не в овраге под немецкими траншеями и не на мушке у немецких патрулей, а где-нибудь на краю поля, на границе села, своих родных Нелюбичей, и простора распаханной зяби, и слушать запахи родной земли, потревоженной плугом. Неужели существует еще на земле такой рай? Неужто еще возможен? Он почувствовал, как струйка пота скользнула между лопаток и истаяла под ремнем. Передернул плечами, вздохнул, огляделся. Зачем я об этом думаю, спохватился Нелюбин. Связист всхлипнул во сне и затих. И спать-то люди по-человечески разучились на этой проклятой войне. Спи и дрожи, как заяц под кочкой рядом с волчьей тропой…
Третья разведка вернулась через час, когда и Нелюбин задремал, присев возле связиста и укутав колени полами шинели. Послышались приглушенные голоса часовых. Потом хриплый шепот замполита.
— Положите где-нибудь, — сказал кому-то Первушин.
— Что с ним? Ранен? — Часовой подошел к лежавшему в плащ-палатке.
— Готов…
Одного принесли мертвого, тут же догадался Нелюбин. Вот так. Кого же? Он встал и пошел на ту строну ручья, где, перевалившись через гребень обрыва, отдыхала разведка.
— Что у вас, Игорь Владимирович?
Замполита в Седьмую прислали недавно. Но человеком он оказался покладистым, и Нелюбин быстро с ним сдружился, хотя обращался к нему по имени-отчеству. Лейтенант отвечал ему тем же. Москвич. Из профессорской семьи. Положительный человек. Начитанный, вежливый. Головы перед бойцами и младшими по должности не вскидывал. Спирт не пил, изредка деля с ним, ротным, и взводными лейтенантами чай. Когда роту вывели в первый эшелон, Нелюбин всячески старался занять своего заместителя делами где-нибудь подальше от окопов, в тылу. Но однажды этот профессорский сын посмотрел ротному в глаза и сказал:
— Кондратий Герасимович, в чем дело? Я боевой офицер, имею такие же погоны, как и у вас и командиров взводов, а вы меня постоянно отсылаете выполнять какие-то второстепенные задания, с которыми вполне справился бы и старшина, и младшие командиры.
— Ну не в разведку же мне вас посылать, Игорь Владимирович. — Нелюбин тоже не прятал глаз. — Человек вы на фронте недавний, зеленый, можно сказать. Вот пообвыкнете, тогда, может…
— У нас в роте половина состава бойцов, младших командиров и лейтенантов, кто еще ни разу в бою не бывал. Я должен быть вместе с ними.
Молодой, Авдею, может, ровесник, но твердость имеет. И Нелюбин его уважал как ровню. Правда, годы есть годы. Мальчишеское все же в характере, в натуре имеет. Нелюбин вспомнил сына и подумал: Авдей такой же.