— Ты что, веришь, что бог есть?
Воронцов ничего не ответил. Иванок снова спросил:
— И что, жив тот курсант? Краснов. А сержант жив?
— Численко, может, и жив. Хотя… Он в телеге сидел, когда мина рванула. А Краснова я похоронил два года назад. Тут, недалеко. Могилка, наверное, уже заросла. Вряд ли найдешь ее теперь. В лесу закопали. У дороги.
— Вот видишь. Не помогла ему его молитва.
— Как не помогла? Помогла. Он же за всех нас перед богом просил. Умер на наших руках. Мы его похоронили. Не бросили.
— Значит, ты тоже в бога веруешь? — снова спросил Иванок.
— Спроси что-нибудь полегче.
Иванок задумался. Покрутил головой, послушал лес, принюхался. И долго смотрел за озеро, будто процеживая сквозь рыжеватые ресницы неровную кромку ольх и сосен. Разведчик есть разведчик. О том, что расспрашивал Воронцова, он уже забыл. Но думал о другом, о главном. Ради чего они сюда приехали.
Переночевали на хуторе. Утром, еще только-только засветлелось над озером, Воронцов вышел во двор. С озера веяло холодом. Промозглый ветер задувал под шинель, и Воронцов, постояв немного, запахнул ее. Он оглядел постройки. Хотел было пойти к шулу. Но услышал какой-то шорох и замер, прижавшись спиной к бревенчатой стене хлева. За стеной шумно вздыхали коровы, терлись боками о бревна, гремели рогами в пустых яслях. Ждали утренней охапки сена и пойла. Эти звуки Воронцов знал. Они не беспокоили. А вот со стороны леса послышались торопливые шаги. Увидев знакомый силуэт, Воронцов сунул «вальтер» в карман и тихо окликнул:
— Анна Витальевна!
Шедшая вскрикнула от неожиданности и остановилась. В руках у нее Воронцов увидел пустой солдатский вещмешок.
— Вы меня напугали, — справившись с собой, сказала она и скользнула мимо, к дому.
Значит, и Радовский здесь, сразу понял Воронцов и пошел к шулу.
Кони стояли в углу, хрумкали сеном, позванивали уздечками. Когда он вошел, притворив за собою воротину, кони вскинули головы. В темноте тусклым оливковым блеском, будто отраженные в черной глубокой воде, сверкнули их глаза. Он подошел, погладил. Гнедой потянулся к карману. Ничего у него в карманах, кроме «вальтера», не было. Он отыскал лестницу, поставил к узкому проему, где на жердях, сложенные ровными штабелями, хранились липовые и ивовые веники для овец. Здесь, среди веников, было темно и тепло. Воронцов сунул руку под шуршащую ломкую листву и вскоре нащупал рукоятку автомата. Патронташ с рожками тоже лежал на месте. И тут же он подумал вот о чем: Анна Витальевна, если она ходила на встречу с Радовским, конечно же, рассказала ему о них. Если она и дальше будет делать вид, что ничего не происходит, то их дела плохи. Воронцов слез вниз, убрал к стене лестницу.
Нельзя было терять время, надо идти и разговаривать с Анной Витальевной. А если запрется и не признается, что виделась с мужем? Тогда говорить надо со всеми хуторскими. И обязательно навестить монаха Нила. Того и спрашивать не надо. Сам обо всем скажет. Или намекнет. Он в беде людей не оставит. Или срочно, не мешкая, уходить с хутора самим? Чтобы туда, в лес, тут же улетела весть: ушли. «Древесные лягушки» до сих пор хутор не тронули. Значит, и не тронут. У них своя цель. Хутор с его жителями им ни к чему. Но они с Иванком, с карабинами и кавалерийскими конями под седлами, нарушили эту странную, но все же устойчивую гармонию, и теперь, пока они здесь, ручаться нельзя было ни за что. Но и Иванка не остановить. Он попросту уйдет от него, попытается сделать то, что задумал, в одиночку и наверняка наделает больших бед.
Анна Витальевна, конечно же, не проста. Виду не подает. Действует осторожно. Оно и понятно, за каждым ее шагом, за каждым словом — три судьбы. Ее, конечно же, можно выследить. Но вряд ли она пойдет на свидание следующей ночью. К тому же долго торчать на хуторе нельзя. Каждый день и каждая ночь укорачивают его отпуск, сокращают время свободы, которую он еще не осознал вполне, а потому и не почувствовал в полной мере. Потому что не побывал в Подлесном, не повидал своих.
И вот Иванок втягивает его в непонятную историю, в которой должен разбираться Смерш. А они даже винтовки носят незаконно, за что запросто могут загреметь под трибунал.
Но, наблюдая за Анной Витальевной и хуторянами, Воронцов уже смутно чувствовал, что здесь замешаны не только Андреенки, но и Прудки, и Петр Федорович, и Зинаида. Иванок, скорее всего, сказал ему не все, что-то, возможно, самое главное, по природной прудковской хитрости, придерживает при себе. Яблоко от яблони… Прудки так жили: чужаку больше, чем чужаку, знать обо всем, что в деревне и вокруг нее происходит, не положено. А он не свой. Зятек. Даже та жуткая позапрошлая зима не сделала его своим.