На еду и сон курсантам оставалось совсем немного времени, что, по мнению старшины Хоменко, было очень даже хорошо.
– Красноармеец не должен болтаться без дела ни одной минуты, – иронически щурился старшина и, твердея лицом, пояснял: – От безделья у него мысли насчет женского пола, выпивки и прочих глупостей появляются, а это есть прямой вред боевой и политической подготовке!
Занятия проводили как офицеры, командиры учебных взводов, так и сержанты, а порой в роли преподавателя выступал и сам старшина Хоменко, по поводу которого курсанты частенько позволяли себе совершенно не литературные выражения, суть которых выглядела примерно так: «Вот же сволочь неугомонная, дуб уставной! Этот уж точно никогда не спит, гад!»
Хоменко, с изящной литературой тоже, видимо, не очень-то друживший, учил курсантов по своей особой методе – на что, судя по красовавшемуся на его груди ордену Красной Звезды, имел полное право. По слухам, старшина успел повоевать не только в сорок первом, но и на финской съел не один котелок каши и отправил на тот свет добрый десяток крепких финских мужиков.
На занятиях по тактике старшина неторопливо шел рядом с пытающимся ползти по-пластунски курсантом и, то и дело бесцеремонно постукивая носком своего сапога по мягким частям тела ученика, приговаривал: «Что ж ты задницу на целых полметра от земли поднимаешь, а? К земле пузом прижимайся – да покрепче, как к бабе своей! Ты, так-перетак тебя, знаешь, что добрая половина ранений на фронте приходится как раз на это смешное место? Первая же пуля вырвет тебе кусок мяса с кулак величиной – и на чем ты, дурак, сидеть будешь, какой тогда из тебя боец? Вот я бы на месте командования за ранение в… эти мягкости как за самострел судил!»
Хоменко мог в любой момент подловить курсанта на неточном цитировании какого-либо из пунктов устава, и тогда старшина подозрительно ласковым голосом предлагал бойцу «сбегать в расположение роты» и свериться с первоисточником. Почему-то особенно нравилось старшине проверять знание уставов именно на учебном полигоне, раскинувшемся километрах в пяти от училища.
В определенной мере, как выяснилось, обладал старшина Хоменко и некоей своеобразной тягой к театральному искусству. Когда Миронову выпало проползти добрую сотню метров, имитируя доставку ящика с патронами на передовую, Лешка, как ни старался, назначенный старшиной норматив не выполнил. Хоменко встретил тяжело дышавшего и обливавшегося потом курсанта печальным вздохом и предложил, хлопая ладонью по пригорку:
– Садись, Миронов, отдохни! Перекурим не спеша. А куда спешить? – Старшина ткнул пальцем в куривших в сторонке курсантов и почему-то сбился на украинский, что позволял себе нечасто: – Ось, бачь, лежать хлопци – уси побиты. Ждали-чекалы твои патроны, да так и не дождалися. Усих фашисты поубивалы, тай штыками и покололи. А без патронов хто их оставил? А ты, товарищ Миронов, и оставил. И товарищев своих под смерть подвел… А ну, марш на исходную!
И Алексей, бормоча себе под нос, поплелся на исходную, проклиная и старшину, и дурацкий ящик, наполненный песком, и войну, и все на свете.
«Да он, гад, просто издевается над нами, – злился Лешка, устраивая ящик на плече поудобнее. – Хто хлопцев без патронов оставил? Прямо как дед Никодимыч покойный – тот тоже, помнится, говорил, что это я, мол, геройского красноармейца убил, потому что ящик под патроны кривой сколотил. Дались вам эти ящики! Философы… Всех я, получается, убил. Из-за Лешки Миронова и война началась – больше ведь не из-за кого. Черт, скорей бы уже все это закончилось – и на фронт!»
Отношение к старшине Хоменко у Миронова поменялось сразу и навсегда после того, как Лешка волей случая узнал тайну, о которой и не подозревал никто из курсантов.
Старшина вдруг срочно понадобился командиру роты, и подвернувшегося под руку Миронова отправили на розыски. Алексей побежал в общежитие комсостава, отыскал нужную дверь, постучал. Голос за дверью произнес что-то непонятное – Лешка прикинул, что этот звук можно понимать как разрешение, и толкнул дверь.