– Ну, заводи, раз доставил, – капитан, сидевший за письменным столом, что-то торопливо дописал на листке бумаги, аккуратно промокнул пресс-папье и уложил написанное в папку. Открыл голубоватую коробку «Казбека» с черным силуэтом непонятно куда мчащегося джигита и щелкнул зажигалкой, прикуривая папиросу. С наслаждением затянулся, выпустил облачко серо-голубого дыма и без особого интереса посмотрел на доставленного курсанта.
– Не стой столбом, боец, – проходи, садись, рассказывай!
– Что рассказывать?
– Все рассказывай. – Капитан профессионально отметил и явно подавленное состояние курсанта, и то, что он не проявил ни малейшего любопытства ни по отношению к кабинету, ни к его хозяину – а ведь далеко не каждый день простому красноармейцу доводится бывать в особом отделе. Апатия у мальчонки? Да вроде нет – вон как губенки упорно поджимает и желваками поигрывает. Понятное дело, трясется, но страх старается спрятать. Характерец-то, похоже, у паренька есть… – Как лейтенанта ударил, за что? И о чем ты думал, когда в военное время на командира, как говорится, руку поднимал? Ты хоть понимаешь, что тебе трибунал светит?
– Понимаю, – угрюмо буркнул Миронов, упорно не отрывая взгляда от вытертых сапогами проплешин на старых крашеных половицах.
– Да ни хрена ты не понимаешь! – повысил голос капитан и шлепнул ладонью по тоненькой картонной папке: – Вот в этой папочке лежит рапорт твоего взводного, в котором он подробненько так и со вкусом все твои грехи перечисляет! Тут по военному времени на три вышки хватит, если, как говорится, особо не вникать. А ты, весь такой красивый, сидишь тут и монашку изображаешь, которую шестеро пьяных махновцев обидели. За правду пострадать решил? Мол, раз вы все такие гады, то и пусть мне будет хуже, да? Ну, приговорит тебя трибунал к высшей мере, и кому лучше станет? Тебе? Вряд ли. Красной армии, что потеряет почти готового командира? Тоже нет. Тогда кому твой расстрел нужен? А я тебе скажу кому: твоему взводному, лейтенанту Аникееву, и немцам! А я здесь, чтоб ты знал, для того и поставлен, чтобы разбираться, а не просто тупо бумажки перебирать-подписывать и в трибунал отправлять. Так что давай-ка, как говорится, как у попа на исповеди, выкладывай обо всем без утайки. Какая кошка между вами пробежала, за что Аникеев на тебя вызверился?
– Да особо и нечего рассказывать, – вяло пожал плечами Алексей, – просто… в общем, гад он, и все.
– Знаю, что гад, – неожиданно согласился особист с такой непринужденной легкостью, что Миронов удивленно вскинул голову и посмотрел на капитана с недоумением. – Что ты удивляешься? Это, как говорится, моя работа – все и про всех знать, кто чем дышит. Только вот, понимаешь, Миронов, в чем загвоздка? Свидетелей вашей драки – или что там у вас было – нет. И что мы имеем в итоге? Его слово против твоего. Как считаешь, кому суд трибунала скорее поверит?
– Так ясно ведь, что не мне, а командиру, – обреченно вздохнул Лешка.
– Во-от, соображаешь! – капитан взял со стола потрепанную книжицу и начал листать. – Вот, смотрим девятую главу Уголовного кодекса – «преступления воинские». Все очень просто, как говорится: «Сопротивление исполнению законно отданного по военной службе приказания или распоряжения влечет за собой применение меры социальной защиты в виде лишения свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия, совершенные с насилием над личностью начальника или в боевой обстановке, влекут за собой применение высшей меры социальной защиты». Высшая мера, если ты случаем не в курсе, – это расстрел.
– Вопрос можно, товарищ капитан?
– Ну, давай, спрашивай.
– Вот вы говорите, что знаете, что Аникеев… ну, это самое, – тщательно подбирая слова, пытался разобраться Миронов. – Тогда почему…
– Можешь не продолжать, – усмехнулся особист и закурил новую «казбечину». – Отвечаю: потому! Как говорится, не твоего ума это дело. Но намекну: папа у него ну очень уж серьезный дядька. И сыночка своего подальше от фронта пристроил – вас, охламонов, военному делу учить. И на все твои вопросы у меня ответ один: из-за тебя с большим генералом, если что, бодаться-спорить никто не станет. Как говорится, оно мне надо – карьерой рисковать и настроение портить? Это ясно?
– Ясно. Они, небось, всех своих сынков в тепленькие штабы пристроили, а нас чего жалеть!
– А вот сейчас ты, Миронов, – нажал голосом капитан и постучал пальцем по столу, – и явную глупость говоришь, и еще одну статью расстрельную зарабатываешь! Серьезную такую статью – пятьдесят восьмую, политическую. Всякие, конечно, есть, но, между прочим, у самого товарища Сталина сыновья на фронт ушли! Микоян, Хрущев и много еще кто – все честно воюют, а не за папиной спиной прячутся. И гибнут – так же, как и любой простой красноармеец…