Младшая снова произнесла что-то неразборчивое. Пронзительный голос ответил не без восхищения:
— Тверда как камень. Такая пройдет и по трупам.
Тут на лестнице показались Агнес и отец. Я встал и пошел им навстречу.
Они отвезли меня на такси к знакомым Агнес и остались там поболтать, так как ехать на обед было еще рано.
Я не мог оторвать глаз от Агнес. В ушах у меня все звучал пронзительный голос — «мечтательница… не пара… помеха…».
— Какой у тебя сердитый вид, Мартин, — заметила хозяйка.
Я засмеялся.
— Сердитый? Да что вы!
И я целиком переключился на ее дочку, ухаживая за ней, как настоящий кавалер.
— Роскошное платье у твоей тети, — шепнула она мне. Я кивнул. Да, Агнес была великолепна. Она действительно создана быть блестящей женой знаменитого мужа.
Странно, но я в тот вечер развлекался от души. Не то чтобы я делал вид — мне на самом деле было весело. В антракте я дурачился со своей дамой и внушил ей немалое уважение своей осведомленностью в новейших моделях платьев для коктейлей.
Еще более странно, что и на следующий день я ни разу не вспомнил о так взволновавшем меня разговоре. По-моему, я подсознательно избегал о нем думать.
Агнес решила купить шляпу, и я поехал с ней. Я совершенно уверен, что и тогда не думал о том разговоре и вообще ни о чем особенном не думал, глядя, как Агнес примеряет шляпу. Она обернулась ко мне и спросила:
— Ну, как тебе кажется? Шляпа хорошая, но, по-моему, цвет больше подошел бы блондинке.
Тут я и выпалил неожиданно даже для самого себя:
— Да, она больше пошла бы такой женщине, какой была моя мама.
Эти слова будто сами сорвались у меня с языка. Я тут же спохватился, что сказал это ей назло, из какой-то детской мстительности, хотя у меня не было для этого никаких оснований. Она же не виновата в том, что наговорила та старуха. Но эффект от моих слов меня поразил. Агнес уставилась на меня словно в оцепенении, и такое странное выражение было у нее в глазах. Потом она резким движением сняла шляпу, отдала продавщице, примерила две другие, купила одну из них — и все это, не говоря мне ни слова.
В такси по дороге домой мне было не по себе. Я чувствовал себя виноватым оттого, что коснулся запретной темы и каким-то непонятным образом обидел Агнес. Немного погодя я нарушил мучительное молчание и стал рассказывать про оперетту. К моему облегчению, Агнес спокойно поддержала разговор. И я подумал, что, видно, ошибся и мое замечание не так уж ее потрясло.
В тот же день мы вернулись в Англию. Прямо в Лондон, потому что у отца было слишком много дел и отдыхать в Суррее он больше не мог. Вечером после нашего возвращения ко мне в комнату зашла Агнес. Я читал. Она с улыбкой сказала:
— Опять уткнулся носом в книжку?
С тех пор как я стал здоровым и спортивным, отец не высказывал возражений против моей склонности к чтению. Агнес, правда, иной раз поддразнивала меня, но сама же часто дарила мне книги. Я встал, когда она вошла, и на ее замечание вновь ответил так, будто говорил не я, будто слова сами сорвались с языка:
— Да, вероятно, эту склонность я унаследовал от матери.
Я понятия не имел, питала ли моя мать пристрастие к чтению, и уж совсем не мог бы сказать, зачем я снова пытался задеть Агнес. Но я опять поразился впечатлению, какое произвели на нее мои слова. Я не понимал, что было в ее взгляде, устремленном прямо на меня. Не гнев, скорее, испуг или даже страх. И мне показалось, что это уж чересчур.
Она села и закурила сигарету. Потом спросила:
— Часто ты думаешь о маме, Мартин?
— Да, — несколько вызывающе ответил я.
Не глядя на меня, она спросила:
— А ты многое помнишь о том времени?
— Кое-что, — раздраженно буркнул я.
Меня удивило, что она вдруг решила говорить со мной о предмете, на который был всегда наложен запрет, и я был не склонен поддерживать разговор.
— Что же ты помнишь? — спросила она.
— Ну… разное.
— Приятное?
— Да, очень приятное.
В выражении ее лица и в позе была какая-то скованность, а теперь она вздохнула и, похоже, немного расслабилась.
Я решил воспользоваться случаем и отвести душу.
— Тебе не кажется, тетя Агнес, что папа перегибает палку? Он ведет себя так, словно я все еще маленький мальчик, который расплачется или даже заболеет, стоит при нем заговорить о его матери. Но я с шести лет уже не плачу, и кошмаров по ночам у меня не бывает. Кстати, кошмары время от времени бывают у многих мальчиков.
— А какие страшные сны тебе снились раньше?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Я их сразу же забывал. Может, про диких зверей. В интернате есть один мальчик, которому иногда мерещится, будто у него под кроватью лежит тигр. И никто из-за этого шуму не поднимает. Мне без конца твердят, что я не должен думать о матери. Но ведь большинство людей и говорят, и думают о тех, кто умер. Шон потерял братика, к которому был очень привязан, так он очень часто говорит о нем. А у другого мальчика умер отец, и, когда он приезжает домой на каникулы, они с матерью ходят на кладбище, чтобы положить на могилу цветы.
— Человек должен жить среди живых, — сказала Агнес.
— О да. Знакомая песенка. Это же так благоразумно! Неужели надо всегда делать только то, что благоразумно? Я так не могу. Может быть, и это у меня от матери. Она ведь была мечтательница, да?
Я прикусил язык, сам немножко испугавшись своей вспышки да еще того, как странно она на меня смотрела.
— С кем ты разговаривал о своей матери?
Ее голос звучал непривычно резко.
— Ни с кем.
— Откуда же ты все это взял? Сам ведь ты не мог этого знать? Что маленький ребенок понимает в женщине?
Агнес явно нервничала. Я ошеломленно смотрел на нее. Никогда я не видел, чтобы она волновалась. Но Агнес, конечно, и сама почувствовала, что ведет себя необычно. Она напряглась, стараясь казаться спокойной, и продолжала:
— Поверь, Мартин, тебе не следует думать о маме. По-твоему, отец перегибает палку. Но не забудь, ты очень сильно болел, потрясенный ее смертью…
Она запнулась и прикусила губу.
Я с удивлением спросил:
— Разве я из-за этого заболел? Я-то думал, я просто в то время был болен. Я не знал… Вы же мне так говорили, помнишь? В саду, под яблоней.
— Ну да, — торопливо сказала она. — Ты ведь к тому времени все уже забыл, а может, ничего и не понял… когда это случилось, ты же был совсем маленький…
Она говорила сбивчиво и неуверенно. Неужели она так переживает за меня, подумал я. Бедняга. Я пожалел, что сорвал на ней злость, вызванную болтовней какой-то старой карги, и сказал примирительно:
— Ладно, раз тебя это так расстраивает, я не буду больше говорить о матери.
Она ничего не ответила, потом как-то вяло сказала:
— Я зашла о чем-то тебя спросить, но сейчас у меня все вылетело из головы. Увидимся за обедом, тогда я, может, вспомню.
Агнес никогда ничего не забывала, никогда не терялась и не расстраивалась.
Она встала, я тоже, проводил ее и придержал для нее дверь. Она бегло улыбнулась мне, я постарался как можно приветливее улыбнуться в ответ. Но, оставшись один, я сел и стал думать: а что, отец тоже считал, что моя мать ему не пара, что она… помеха на его пути? До чего же наивно было с моей стороны приписывать ему тайные страдания. Как я мог этому поверить? Ведь и года не прошло, как он женился. Не очень, видно, он любил мою мать. Агнес он явно любит гораздо больше. Такая жена помогает мужу делать карьеру, она честолюбива, дипломатична. Эта женщина знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Как сказала та старушка: «Такая пройдет и по трупам».
Позже за столом Агнес была такая же, как всегда.
— Я вспомнила, о чем хотела тебя спросить, — весело сказала она. — Не нужно ли тебе что-нибудь купить перед отъездом в интернат? А то мы можем завтра поехать в магазин.