— Какое право вы имели сюда входить?
На секунду меня избавили от слепящего света. Я услышал, как открылась дверь напротив. Но почти тотчас слепящий шарик снова вперился в меня.
Опять молчание. И наконец — голос:
— А ну в постель, слушай.
Тон меня слегка успокоил. Я ожидал дорсетского или вообще деревенского рявканья. Голос был тупой и скучный.
— А ну в постель.
— Незачем грубить.
— Ладно. Ну сказано же.
Я помялся, потом подошел к постели и сел на краешек.
— Ноги прикройте.
Я снова помялся. У меня не было выбора. Следовало радоваться уже и тому, что он не тронул меня. Я сунул ноги под одеяло и остался сидеть. Глаза слепил фонарик. Тот все молчал, будто изучая меня и оценивая.
— Стекляшки-то скинуть надо.
Я снял очки и положил рядом на столик. Луч сполз с моего лица, нашаривая выключатель. Комнату залило светом. Я различил смутные очертания молодца среднего роста в каких-то голубых, джинсовых должно быть, рубашке и брюках. Он прошел к моей кровати. Я разглядел нескладного детину, на вид лет двадцати. Странная эманация от его черт, которую я отнес было на счет своей близорукости, теперь разъяснилась. Лицо до самых глаз облекал женский нейлоновый чулок. Из-под красной вязаной шапочки свисали темные патлы; глаза были карие. Они долго меня изучали.
— И чего тут пугаться, а, друг?
Вопрос был до того несуразен, что я и не пытался на него ответить. Он взял мои очки, наскоро примерил. Его руки своей невыразимой желтизной оказались обязаны желтым кухонным перчаткам, надетым, конечно же, во избежание отпечатков пальцев. Снова глаза над маской уставились на меня, как взгляд настороженного зверя.
— Небось впервой такое, а?
— Безусловно.
— И у меня. Ничего, разберем на слух. Точно?
Я туманно кивнул. Он повернул к окну и утвердился на том месте, где прежде стоял я. Открыл окно и небрежно вытряхнул мои очки в ночь — во всяком случае, я видел движение его руки и не мог истолковать его иначе. Я почувствовал прилив гнева — и осознал всю невозможность его выразить. Вот он закрыл окно, запер, задернул шторы. И снова подошел и встал в ногах кровати.
— Ну как?
Я промолчал.
— А вы бы поспокойней.
— Мое положение не вселяет в меня спокойствия.
Несколько секунд он созерцал меня, сложив руки; потом ткнул в меня пальцем, будто я требовал от него ответа на какой-то сложный вопрос.
— Придется связать.
— Что ж.
— Ничего?
— Увы, у меня нет выбора.
Снова молчанье. Потом он весело хмыкнул.
— Надо же. Всякое представлял. Разное. Только не такое.
— Прошу простить, если разочаровал вас.
Снова он помолчал, оценивая меня.
— Думал, вы сюда на выходные только.
— Я здесь лишь благодаря любезности хозяев.
Он тщательно взвесил эти данные, потом снова ткнул в меня желтым пальцем.
— Ясно.
— Что вам ясно?
— Кому-то охота заместо дружков по морде схлопотать. Точно?
— Милый юноша, я вдвое меньше вас ростом и втрое вас старше.
— Ладно. Я смеюсь.
Он обернулся и оглядел комнату. Но кажется, я занимал его куда больше, чем предоставляемые ею профессиональные возможности. Он налег локтем на комод и вновь отнесся ко мне.
— В книгах-то как? Такой вот доходяга, на ногах еле держится, а на тебя с кочергой или с ножичком. Запросто.
Я глотнул воздух.
Он сказал:
— Ах, собственность, собственность. Что она только с человеком делает. К вам, — прибавил он, — это сейчас как раз не подходит.
Я пристально разглядывал свои ноги под одеялом. Из всех кошмаров, связанных с подобной ситуацией и знакомых мне по экрану и книгам, ни один не включал в себя анализа жертвы со стороны оскорбителя. Он помахал фонариком.
— И что бы пошуметь-то, слушай? Я бы мигом слинял. Я же не знал бы, кто за такой тут водится.
— Позвольте спросить, не угодно ли вам делать то, зачем вы явились?
Он снова хмыкнул. Поглядел на меня. Потом покачал головой.
— Чудеса.
Я представлял себе всяческие, в разной степени неприятные возможности, вплоть до скорой расправы, но только не эту непотребную видимость мирной беседы случайных встречных. Казалось, тут бы мне и успокоиться; и однако, я бы предпочел тип более привычный или на худой конец хоть более естественного, по нашим понятиям, представителя данного ремесла. Он, кажется, что-то угадал по моему лицу.
— Я в пустых домах шурую, слушай. А с такими вот крошками дел не имею.
— Тогда, знаете ли, перестаньте злорадствовать.