— Ну а если бы мы все завтра копыта откинули, так и проблемы населения б не было.
— Боюсь, что не улавливаю связи.
— Ладно баки мне заливать, дядя. — Он переместился поближе к окну и погляделся в зеркальце эпохи Регентства. — Если бы да кабы. Была бы другая система — и меня бы не было. А я вот он, туточки. Точно?
Как бы демонстрируя эффект своего наличия, он содрал со стены зеркальце; а я устал изображать алогическую невозмутимость Алисы в Стране чудес. — "Я есмь сущий" — фраза, конечно, великолепная, особенно в самом знаменитом ее контексте[27], но не может быть основой для разумной беседы. Он решил, видимо, что мне осталось только промолчать в ответ на его опровержение категорического императива, и теперь двинулся к двум акварелькам в глубине комнаты. Вот он снял их и каждую осмотрел придирчиво, в точности как предполагаемый покупщик на местных торгах. В конце концов он их сунул под мышку.
— Там через дорогу — никого?
Я замер.
— Никого, насколько мне известно.
Но он исчез со своими трофеями в другой комнате. Теперь он совсем не боялся шуметь. Я слышал, как щелкают ящики комода, дверцы шкафа. Я ничего не мог поделать. Попытка броситься к телефону, пусть даже в моих бедных очках, была совершенно обречена.
Я видел, как он склонился в коридорчике над чем-то — не то чемоданом, не то саквояжем. Зашуршал бумагой. Выпрямился и снова возник у меня на пороге.
— Я это самое, — сказал он. — Вы уж не обижайтесь. Я, извиняюсь, насчет ваших денег.
— Моих денег?
Он кивнул на комод.
— А мелочь я вам оставлю.
— Неужели с вас еще недостаточно?
— Я извиняюсь, друг.
— У меня тут совсем немного.
— Ну так считайте, что вам крупно повезло. Точно?
Он не делал угрожающих жестов и говорил спокойно, он просто стоял и смотрел на меня. Но дальнейшие словопрения были излишни.
— Деньги за дверью.
Он снова ткнул в меня пальцем, повернулся и дернул на себя дверь. Обнаружилась моя куртка. Совершенная нелепость, но мне стало неловко. Чтобы не утруждаться поисками банка в Дорсете, я перед самым отъездом забрал пятьдесят фунтов наличными. Конечно, он тут же нашел бумажник и в нем кредитки. Последние он вытащил и пересчитал. Потом, к моему удивлению, подошел и бросил одну бумажку на кровать.
— Пятерка за беспокойство. Нормально?
Остальные деньги он сунул в карман джинсов, потом еще лениво порылся в бумажнике. Вынул и оглядел мою банковскую карточку.
— Ага. Сходится. Там внизу на столе все ваше.
— На столе?
— Ну, писанина.
Три первых главы были отпечатаны, очевидно, он заглянул в титульный лист и запомнил мою фамилию.
— Я приехал сюда кончать книгу.
— Книги сочиняете?
— Да, в те часы, когда меня не грабят.
Он продолжал осмотр бумажника.
— А какие книги?
Я промолчал.
— Ну вот, которая внизу, она про что?
— Про человека, о котором вы, надо полагать, не слышали, и лучше, знаете ли, давайте покончим с этой неприятной процедурой.
Он закрыл бумажник и швырнул на кровать, к пятифунтовому банкноту.
— Почему это вы так уверены, что я ничего не знаю?
— Я вовсе не имел этого в виду.
— От вашего брата вечно дождешься.
Я попытался скрыть закипавшую ярость.
— Герой моей книги — давно покойный сочинитель по фамилии Пикок. Его теперь уж мало кто читает. Вот и все, что я хотел сказать.
Он окинул меня взглядом. Я преступил еще одну новую заповедь и понял, что надо быть осмотрительней.
— Так. И чего же тогда про него писать?
— Я люблю его вещи.
— Почему?
— В нем есть те качества, каких, боюсь, недостает нынешнему веку.
— Например?
— Он защищал гуманизм. Добрые нравы. Общее благо… — на кончике языка у меня вертелось "приличие", но этого я не произнес.
— А мне вот Конрад нравится. Лучше всех.
— Многие разделяют вашу точку зрения.
— А вы так нет?
— Он прекрасный писатель.
— Лучше всех.
— Один из лучших, бесспорно.
— У меня вот про море есть. Офонареть. Точно? — Я кивнул, выражая, как мне казалось, подобающее согласие с этим суждением, но его мысли, по-видимому, еще витали вокруг моей оскорбительной реплики относительно писателей, о которых он мог и не слышать. — Я иногда вижу — книжки лежат всякие. Романы. Исторические книги. Альбомы. Я их домой беру. Читаю. Спорим, я насчет старинных вещей больше всякого антиквара секу. Учтите, я и в музеи хожу. Просто поглядеть. А брать в музеях — это извини меня. Воровать в музеях — это своего же брата работягу обкрадывать, который туда для культуры ходит.
27
Слова, сказанные Моисею богом, явившимся ему в пламени горящего тернового куста (Исход, 3, 14).